Сергей Александрович Абрамов - А колокол звонит...

Сергей Абрамов А колокол звонит…

В Ленинграде, в одном из его знаменитых сквозных дворов-колодцев, шла игра. Двор был небольшой, тесноватый, залитый асфальтом. Кажется, туда выходили задние двери какого-то магазина, потому что у стены громоздились картонные коробки, ящики, криво сбитые из тонких неоструганных реек. Из этих ящиков и коробок посреди асфальтового пятачка было сложено хрупкое многоступенчатое сооружение, одновременно похожее на египетскую пирамиду, башню Татлина и высотное здание на московской Котельнической набережной уж на что фантазии хватит. У сооружения стояли четверо мальчишек лет двенадцати-тринадцати, стояли торжественно, молча и почемуто держали в руках дочиста выдраенные консервные банки. А к ним — едва ли не строевым шагом! — приближалась другая четверка (кажется, там и девочка была), тоже с банками в руках.

Стоял полдень, из «окна в Европу» тянуло летним привычным балтийским холодком, народу кругом — ни души.

Пахнет дракой, тревожно подумал я, праздный залетный турист-командированный. Подумал так и приготовился вмешаться, навести порядок, восстановить мир.

Один из четверки у пирамиды выбросил правую руку вверх — в знак приветствия, что ли? — а левую с банкой поднес ко рту и произнес в нее по слогам, как в микрофон: — Кал-ли-сто!

А вожак второй четверки в точности повторил эти странные жесты, только сказал иное.

— Земля! — вот что он сказал.

Я мог спокойно продолжать путешествие по цепочке проходных дворов от Мойки до Фонтанки, потому что никакой дракой не пахло, а играли ребята не в войну, не в казаки-разбойники, даже не в «неуловимых мстителей» играли они в героев давнего уже романа Георгия Мартынова «Каллисто», в героев — заметим! — фантастического романа, в землян будущего и в инопланетных пришельцев, и сооружение из коробок оказалось на поверку космическим кораблем. А целью их игры была дружба.

Нашел что вспомнить: казаков-разбойников! — скажете вы.

Новое время — новые игры, скажете вы.

И я соглашусь с вами, не стану спорить, а вспомню еще один случай, вспомню снова лето, снова полдень, узкую и глухую набережную одного из амстердамских каналов, баржи и баржонки, лодки и лодчонки, навечно пришвартованные к берегу, превращенные в нехитрое, дешевое жилье.

Мы гуляли с моим голландским коллегой и «высоким штилем» рассуждали о судьбах литературы, о ее великой роли в антивоенной пропаганде и еще о чем-то столь же серьезном, как вдруг увидели группу ребятишек, выстроивших из картонных ящиков нечто вроде индейского вигвама или, если хотите, карточного домика. Ребятишки праздно шатались поодаль, ждали чего-то. Вдруг один из них посмотрел на выцветшее амстердамское небо и загудел, надув щеки, явно подражая полицейской сирене, выкрикнул короткую фразу и бросился в «вигвам». А остальные, толкаясь, падая, не обращая внимания на упавших приятелей, рванули за ним. Наконец все уместились в картонном укрытии, и опять настала тишина.

Никто не выглянул из окон домов. Никто не вышел на палубы барж и лодок.

— Что он крикнул? — спросил я.

Коллега перевел на английский слова мальчишки: — Атомная тревога, всем в убежище! — и добавил, словно бы извиняясь: — Дети. Играют…

Мы пошли с ним дальше, но говорить о судьбах литературы как-то расхотелось, и я рассказал коллеге ту самую историю про ленинградский двор. А он — умница, веселый человек, отличный прозаик-реалист, далекий от фантастических домыслов, — сказал, чуть переиначив приведенный выше «афоризм»: — У каждого времени свои игры. — Усмехнулся невесело: — Что видят в кино, по телевизору, что читают, в то и играют. Фантастика королева рынка. У вас — своя, у нас — своя…

В общем-то он был прав — писатель, чурающийся «королевы рынка». Советские писатели-фантасты никогда не пугали читателей неизбежным «армагеддоном», потому что никогда не считали его неизбежным. Нет, нас вовсе нельзя упрекнуть в некой безмятежной эйфории, в том, что мы не видим, к чему может привести бешеная гонка вооружений, но мы бесконечно верим в человека, в его силы, в его разум, в его любовь к жизни. И, кстати, готовы повторить следом за одним из тех, кого мой голландский коллега назвал своим: «Я не вижу на свете ничего важнее Человека с большой буквы. Разумеется, я подхожу пристрастно, ведь сам я из этого племени… Человек с большой буквы должен жить». Эти слова принадлежат прекрасному американскому --">