Луи Арагон - Морис Торез

который мчал нас к нему, летя над облаками, там, где небо всегда необыкновенно сине, И я думал, каким я застану сейчас этого человека, всегда бывшего вдохновителем национальной энергии?

II. Урок Лилля — в развитии

Когда я вновь увидел Мориса Тореза, то, вполне понятно, прежде всего обратил внимание на его физическое состояние. Я представил себе путь, пройденный больным, медленный, но непрерывный процесс выздоровления, удивительное терпение этого борца, без отдыха боровшегося с болезнью, и оценил по достоинству необыкновенную заботу и преданность тех, кто ухаживал за ним, благодетельное влияние климата и лечения. После долгого перерыва я впервые увидел, как Морис вновь повторил свой привычный и, казалось бы, такой нетрудный для человека жест, и тут я внезапно понял, как сложен этот жест и как он значителен.

Я передал Морису письмо от своей ячейки, маленький отчет на двух страницах, подписанный всеми членами нашей организации. На следующее утро Морис мне сказал: «Я прочел письмо твоей ячейки…» И тотчас же, уподобившись японцам, которые из учтивости отвечают иностранцам, расхваливающим их детей, что дети, мол, у них, напротив, очень скверные, тотчас же я счел нужным сказать: «О, ты ведь знаешь, у нас довольно скромная ячейка, территориальная ячейка Первого округа! Так что сам понимаешь…» Но Морис покачал головой: вовсе нет, ячейка отлично потрудилась, когда речь шла о пакте между пятью великими державами, и потом мы ведь выиграли немало голосов на выборах…

Он всегда необыкновенно внимательно относился к мельчайшим событиям в жизни партии, всегда интересовался тем, что происходит в низовых организациях, подобно хорошему садовнику, он заботился о каждом ростке нового. Он всегда учил нас видеть все хорошее, что делается вокруг. «Нет, нет, вы неплохо поработали, поздравь своих товарищей по ячейке…»

Два дня кряду я старался не утомлять его, не останавливаться на теневых сторонах событий; беседуя с Морисом, я считал необходимым время от времени переводить разговор на другую тему, обходить стороной некоторые острые вопросы. Ведь я хорошо знаю: мне свойственно больше обращать внимание на тень, чем на солнце, вернее сказать, я так люблю солнце, что готов все время сражаться с тенью. Морису так же хорошо знаком мой характер. Он, без сомнения, в первую же минуту разгадал мои увертки. И это забавляло его. Не подавая вида, что раскусил меня, он на третий день дал мне понять, что отлично, куда лучше, чем я сам, знает о вещах, о которых я избегал говорить. И что он прекрасно понимал, когда я лукавил. Присущим ему спокойным тоном Морис разъяснил мне положение вещей. Еще раз он преподал мне хороший урок.

Дело в том, что не одна наша ячейка пишет ему. Он прочитывает все эти послания, подписанные множеством людей, все эти письма, которые на первый взгляд напоминают друг друга, но на самом деле столь же различны, сколь различны места, откуда они приходят, сколь различны между собой мужчины и женщины, которые их пишут: у каждого свое лицо, свои мысли. Вся страна отдает отчет Морису Торезу. А потом он умеет читать между строк. И в глазах собеседников.

* * *

Четыре часа в день он уделяет чтению. На смену физическим упражнениям в порядке отдыха приходят умственные упражнения. Я хорошо знаю, что Морис Торез всегда уделял большое внимание вопросам культуры. В Париже он читал все: романы, журналы… Он для всего находил время, хотя жизнь, казалось, не оставляла ему ни одной свободной минуты. Но только здесь, когда мы прогуливались между заснеженными горами и залитым декабрьским солнцем морем, я лучше понял, какую первостепенную роль играют для него вопросы культуры; я лучше понял урок, данный им в Лилле в 1926 году: коммунисты, оставаясь интернационалистами, сделались самыми ревностными защитниками национального достояния. И Торез хотел сказать, что это происходит не вопреки тому, что коммунисты остаются интернационалистами, а именно в силу того, что они интернационалисты. Я увидел на столе у Мориса «Войну и мир» на русском языке. Великий роман Толстого был уже давно известен Морису Торезу, но теперь он захотел прочитать его в подлиннике. Да, он хочет знакомиться с произведениями в оригинале, чтобы ощутить ту глубину, которую русский язык придает русской книге. Он читает статьи Добролюбова, критика середины XIX века, который вместе с Чернышевским знаменовал определенный этап в развитии русской --">