Такэси Кайко - Все дальше и дальше!

Такэси Кайко Все дальше и дальше! ^{Из книги путевых очерков}

Нью-Йорк на первый взгляд

Впервые в этой стране, впервые в этом городе. Все впервые. Где тут запад, где восток — непонятно, какая из рек Гудзон, а какая Ист-Ривер — тоже неясно.

Японского писателя, довольно приличного на вид мужчину средних лет, выводят из отеля и запускают в подземку. Правым глазом он ошарашенно разглядывает стенки вагона — они сверху донизу покрыты каракулями, нанесенными краской из разбрызгивателей; левым же подозрительно косится на пассажиров: не дай бог, обчистят или набросятся… Говорят, самые «джунгли» в саунах, общественных туалетах и здесь, в подземке. В настоящих джунглях, если хочешь выжить, будь начеку, за каждым кустом может прятаться враг. Так и в этом городе — никогда не знаешь, кто, что, когда и откуда может на тебя обрушиться. Понятно? Да, понятно.

Еще в отеле писатель прошел у знатока местных нравов специальный инструктаж, дополненный многочисленными примерами; и вот теперь он трясется в ржавом железном ящике, обклеенном рекламами, в этом самом дешевом из всех видов транспорта. Правый глаз и левый глаз заняты своим делом, однако при этом нужно еще сохранять внешне видимость достоинства и безмятежности — просто едет себе почтенный гость с далекого Востока. Во внутреннем кармане пиджака лежат две десятидолларовые бумажки, положенные туда по совету все того же знатока. Большую сумму при себе иметь нельзя, но совсем без денег выходить тоже не рекомендуется.

Мистер Вергилий, проводник писателя по кругам ада (а кстати, и обладатель шестого дана дзюдо), говорит, когда поезд останавливается на одной из станций: «Приехали, выходим». Он резко поднимается с места, писатель тут же дергается вслед за ним. Пш-ш-ш — двери открываются, мистер Вергилий шагнул на платформу. Суетливо оглядываясь, писатель выскакивает следом. На станции в нос ударяет резкий запах нечистот. На Востоке сей аромат отдает чем-то солено-кисловатым, а в этом городе, может, от кока-колы и гамбургеров, он сладок и густо-приторен. Причем несет не от какой-то одной колонны или из темного угла — запах нечистот в этом сумрачном диковатом месте доносится буквально отовсюду: от каждой стены, каждой лестницы, каждого столба.

— Вот это да, — растерянно бормочет писатель, причем от неожиданности в его голосе почему-то звучит радостное удивление.

Обладатель шестого дана, улыбаясь, оборачивается и чуть ли не с гордостью произносит:

— Здорово?

Писатель и его гид поднимаются по грязной, запущенной лестнице на поверхность и оказываются на Таймс-сквер. Это царство секса и неона поначалу оглушает пришельцев какофонией звуков и ослепляет великолепием огней. Однако, когда глаза привыкают к яркому свету, оказывается, что площадь на самом деле имеет вид довольно бедный, грязный, даже жалковатый. Светятся бесчисленные крикливые вывески порнокинотеатров, секс-шоу, магазинов «Игрушки для взрослых», но мостовая в трещинах, повсюду грязные лужи, мусор. Здесь царит то же оживление, звучат те же шутки и витает в воздухе та же тоска, что в рыночных кварталах любого большого города Юго-Восточной Азии, Ближнего Востока или Южной Америки. Поглощая все вокруг, бьет ключом та же знакомая жизнь, бестолковая и суетливая, распущенная и жалкая, неприкрашенная и неугомонная. Здесь и в помине нет изысканной испорченности декаданса, лишь циничная прямота и горечь. Над уличными фонарями, мусорными ящиками, над тележками, где жарят шашлыки и кукурузу, над порнозабегаловкой, куда зычным голосом зазывает зрителей старый негр, словом, всюду — и спереди и сзади, — то обдавая густой волной, то смешиваясь с другими запахами, царит все та же вонь. Она поистине вездесуща.

— Прямо как в Париже, — удивляется писатель. — Под мостами через Сену и на улочках студенческих кварталов то же самое. Я думал, как приеду туда, сразу же вдохну аромат «Шанели № 5» или, на худой конец, запах свежевыпеченного хлеба. Вот уж не ожидал.

— Неужели Париж тоже пропах мочой?

— Да. Если у тебя есть нос, этого нельзя не почувствовать. Если носа нет — дело другое. У французов существует освященная веками традиция — мочиться где придется. «Галльский дух» — так это, кажется, называется. Они вообще сочетают в себе необычайную элегантность со столь же необычайной безалаберностью. Французы превыше всего ценят естественность. Отсюда все и идет. Они --">