Владимир Михайлович Фридкин - Из зарубежной пушкинианы

Владимир Фридкин
Из зарубежной пушкинианы

^{Большая часть фотографий в этой книге сделана автором и опубликована впервые.}

Памяти мамы

Как создавалась эта книга

Эта книга не столько писалась, сколько составлялась и редактировалась. В нее вошли работы по Пушкину и пушкинскому писательскому кругу, публиковавшиеся автором на протяжении нескольких десятков лет. Написано несколько новых сюжетов. Включено много никогда не публиковавшихся фотографий и рисунков.

Начало было положено заданием моего школьного друга Эйдельмана поработать над архивом друзей Пушкина, князя А. Б. Козловского и Я. Н. Толстого, «выплывшего» в 70-х годах неизвестно откуда и объявившегося в Парижской национальной библиотеке. Перед моим отъездом в Париж Натан сказал:

— Мне, историку, по понятным причинам ехать за границу не разрешают. А тебя, физика, по непонятным причинам туда пускают. Найди время и загляни в отдел рукописей на улице Ришелье.

Время было советское, и Натан забыл, что по тем же «понятным» причинам меня не выпускали на Запад почти пятнадцать лет. Но потом я удостоился международной премии за создание первого в мире ксерокса. За премией надо было ехать в США, и меня стали выпускать. Сначала изредка, потом — чаще. И я стал выкраивать время для работы в западных архивах. Так вышли три моих пушкинских книги: «Пропавший дневник Пушкина» («Знание», 1991), «Чемодан Клода Дантеса» («Книжный сад», 1997) и «Дорога на Черную речку» («Вагриус», 1999). Как только работа по физике стопорилась (это бывает всегда и у всех), я брался за литературную. Вроде тех самых хитрых папаш у Маяковского («землю попашут — попишут стихи»).

Под прицелом я держал библиотечные и семейные архивы на Западе. Они были мало исследованы: в них было трудно попасть из-за железного занавеса. А семейные архивы — это не только новые документы. Это еще и живые люди и их судьбы, пушкинские потомки, от которых до Пушкина, по выражению Эйдельмана, — два, три рукопожатия. Это еще и воспоминания, перешедшие в наследство от отца и деда. Аура, воздух пушкинского времени. У нас он за три четверти XX века рассеялся колючими ветрами, дувшими от Святогорья и Финского залива до восточных хребтов ГУЛАГа. А в чужом краю, в старых русских домах Латинского квартала, среди седых развалин Вечного города, где и не ступала нога Пушкина, этот быт, этот воздух как бы застоялся. Его перенесли сюда изгнанники.

Правильно было бы назвать эту книгу «Моя зарубежная пушкиниана». Ведь охватить все сокровища, хранящиеся на Западе и еще ждущие своего возвращения на родину, одному человеку, и даже одному поколению, не под силу. Поэтому эта книга — лишь география моих путешествий, история моих удач и разочарований. Но книга под названием «Моя зарубежная пушкиниана» уже существует. Так назвал свою небольшую книгу Сергей Лифарь, великий танцор, балетмейстер и страстный пушкинист. Не хотелось бы повторяться.

Поэтому я назвал книгу «Из зарубежной пушкинианы», чтобы не вводить читателя в заблуждение. Автор льстит себя надеждой, что она заинтересует читателя, заставит задуматься над связью времен и преемственностью русской культуры.

В. М. Фридкин

Москва

сентябрь 2005 г.

Один день в Сульце

Тот незабываемый день я неожиданно пережил снова несколько лет спустя, в гостях у профессора Нитше.

Рудольф и его жена Хильдегард живут под Фрайбургом, в Шварцвальде, в доме на берегу горной речки. Вечером за окнами гостиной синели сугробы, мела метель. Окна старой часовни на крутом берегу светились желтым светом. За ужином, рассказывая о своем институте, Рудольф отвлекся, как будто что-то вспомнил: «Кстати, тебе привет от месье Брауна. Мы заезжали недавно в Сульц. Барон Марк де Геккерн-Дантес уже два года как умер. А твои цветные фотографии давно готовы. Вот они…»

Разглядывая фотографии, я вспомнил во всех подробностях удивительный день, проведенный в --">