Ольга Игоревна Елисеева - Пётр III

голштинское дворянство, стал флигель-адъютантом императора, а сразу после свадьбы в 1756 году молодые поселились в герцогском замке в Киле — он в детстве не испытал раздражения от свадьбы отца. Вероятно, Эва-Доротея отнеслась к мальчику по-доброму.

Профессор Якоб Штелин, приставленный к наследнику престола уже в России, был весьма мягок в оценках его отца, и это не случайно. Учитель появился возле царевича только в Петербурге и о происходившем в Киле знал со слов мальчика. Он видел герцога глазами Петра, а потому негативные черты скрадывались, а положительные выступали вперёд. Под пером учёного герцог был мягок, образован, но, как и большинство немецких принцев, охвачен военной манией: «При дворе только и говорили, что о службе. Сам наследный принц был назван унтер-офицером, учился ружью и маршировке... Он с малолетства так к этому пристрастился, что ни о чём другом не хотел и слышать... Добрый герцог внутренне радовался, видя в сыне такую преобладающую склонность к военному делу и, вероятно, представляя себе второго Карла XII^[1] в наследнике этого героя»⁶.

Глубоким и радостным переживанием для девятилетнего мальчика стало производство из унтер-офицеров в секунд-лейтенанты. «Тогда при дворе с возможной пышностью праздновали день рождения герцога, — писал Штелин, — и был большой обед. Маленький принц в чине сержанта стоял на часах вместе с другим взрослым сержантом у дверей в столовую залу... [и] у него часто текли слюнки. ...Когда подали второе блюдо, герцог... поздравил его лейтенантом и позволил ему занять место у стола. В радости от такого неожиданного повышения он почти ничего не мог есть».

Тогда же у мальчика появилась тяга к фамильярности с теми, кто стоял на социальной лестнице ниже его. Об этой черте будут часто писать сторонние наблюдатели — от Екатерины до иностранных дипломатов. Странное дело — петровская простота или елизаветинское отсутствие чванства в обращении с подданными разных рангов почти всегда встречали у современников одобрительную оценку. В Карле Петере это же качество не бранил только ленивый. Даже Штелин писал о нём с едва скрываемым раздражением: «Его обхождение с пустоголовыми его товарищами стало свободнее. Он говорил им всегда “ты” и хотел, чтобы они как его братья и товарищи также говорили ему “ты”». С этой особенностью восприятия Петра мы будем сталкиваться и в дальнейшем, когда у великого князя станут бранить те черты характера, которые хвалили у других. Видимо, в самой манере мальчика было нечто, не позволявшее принять «равенство» всерьёз. Петера окружали молодые военные гораздо старше его. С одной стороны, они не были ему ровней по возрасту, а с другой — по происхождению. В первом случае он должен был оказывать им уважение, во втором — они ему. А двойное нарушение приличий ставило маленького герцога в ложное положение.

Вообще Штелин с неодобрением писал о маниакальном пристрастии своего воспитанника к фрунту: «Он приходил в восторг, когда рассказывал о своей службе и хвалился её строгостью... Когда производился маленький парад перед окнами его комнаты, тогда он оставлял книги и перья и бросался к окну, от которого нельзя было его оторвать... Иногда, в наказание за его дурное поведение, закрывали нижнюю половину его окон... чтобы его королевское высочество не имел удовольствия смотреть на горсть голштинских солдат»⁷.

Современный петербургский историк Е. В. Анисимов очень точно подметил, что шагистика, муштра «впитались в душу ребёнка и — ирония судьбы! — стали отличительной чертой всех последующих Романовых, буквально терявших голову при виде плаца, вытянутых носков и ружейных приёмов^[2]»⁸. Объяснить такое поведение можно только сознательным стремлением на время выйти из жёстких рамок одной реальности и переместить себя в другую — менее хаотичную, ясную и строгую. Это была своего рода форма психологической разгрузки, в которой особая маршевая музыка, ритмичный шаг, движение и перестроение цветных квадратов-полков вводили участников в транс, стирая границы окружающего мира. Внутри плаца возникало иное пространство, в котором государи прятались от давящих внешних обстоятельств.

У Карла Петера имелись веские причины уходить в мир фрунтовой игры. В 1739 году мальчик потерял отца, и его жизнь круто изменилась к худшему. Карл Фридрих любил и баловал сына, хотя вряд ли мог стать для него положительным примером. В --">