Георгий Васильевич Метельский - Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

первый раз в жизни покинул тундру, чтобы добраться до Москвы. Петр Гермогенович снова улыбнулся, припомнив, как в жаркий июльский день к нему в кабинет вошел пожилой ненец в длинной, до пят, малице и высоких болотных сапогах. У пояса в ножнах из мамонтовой кости висел нож. Пот ручьем лил с его лица, взъерошенные жесткие волосы были мокры, узкие глаза расширились от напряжения, от лавины впечатлений, навалившихся на него.

Теван приехал в столицу с жалобой своих сородичей на кулаков, которые хозяйничали в кочевом Совете: прослышал, что есть в Москве человек, почти такой же большой, как сам Михаил Иванович Калинин, который защищает ненцев и никому не дает их в обиду.

Они проговорили несколько часов, а после работы Петр Гермогенович повез Тевана к себе на дачу. Первый раз в жизни Теван ехал в автомобиле, он сидел впереди, судорожно вцепившись руками в сиденье, и тихо вскрикивал при резких поворотах машины.

Софья Николаевна уже привыкла к таким гостям и встретила Тевана радушно, как, впрочем, встречала всех, кто появлялся в их доме. Теван вскоре освоился в непривычной обстановке, стал рассказывать о тундре, а под конец настолько расхрабрился, что даже спел хозяйке героическую былину на родном языке.

И вот теперь Петр Гермогенович сам был гостем Тевана Окатетто. Теван вез его в свое стойбище, к родственникам и друзьям, в свой чум, где он жил с двумя женами, молодой и старой, и множеством детей один меньше другого.

Думая об этом, Петр Гермогенович незаметно уснул и, должно быть, спал долго, пока не почувствовал, как рядом тяжело ворочается Теван.

— Однако, выбираться будем мало–помалу, — услышал он его голос. — Ты пока лежи, Петр, я сам. Пурга совсем утихла, солнце светит, олешек откапывать падо, проголодались олешки.

— А почему ты думаешь, что солнце светит? — спросил Петр Гермогенович, стараясь разглядеть хотя бы маленькое пятнышко света.

— Теван знает, — уверенно ответил каюр. — Теван в темноте тоже все видит.

Откапывался он недолго, снег был довольно рыхлый, и только у самой поверхности оказалась твердая, трудно поддающаяся корка.

Над притихшей тундрой стояло высокое, ярчайшего накала солнце, снег искрился, каждая его крохотная, спрессованная ветром частица отбрасывала голубоватое холодное сияние.

— Какая красота! — восторженно сказал Петр Гермогенович, щуря от света близорукие глаза. — Вот оно, белое безмолвие…

Ни нарт, ни оленей не было видно, но Теван безошибочно определил, где они. На снежной целине рядом с «куропаткиным чумом» виднелись несколько маленьких отверстий, из которых поднимались тоненькие, почти невидимые струйки пара.

— Дышат олешки, — удовлетворенно сказал Теван и принялся разрубать ножом твердую корку.

Высоко замело только лощину, вокруг все осталось почти как прежде: во время пурги снег не падал, а лишь пере–вевался с места на место. Теван отвел упряжку чуть подальше. Олени сразу же принялись разыскивать корм, комично били передними копытами по снегу, добирались до ягеля, жадно хватали его мягкими губами и громко хрустели, пережевывая серые смерзшиеся комочки.

Через полчаса тронулись в путь. И снова вокруг расстилалась величественная в своем однообразии заснеженная тундра, такая дикая и первозданная, что Петру Гермогеновичу показалось, что мир до конца еще не создан и предстоит последний акт творения.

За долгие годы работы в Комитете Севера, официально именуемом несколько длиннее — Комитетом содействия народностям северных окраин при ВЦИК, он, конечно, многое, очень многое узнал о Севере — этой необъятной стране, протянувшейся от Кольского полуострова до Чукотки, до крохотного поселка Уэлен, откуда в ясную погоду уже видна Аляска.

Крупномасштабная, во всю стену, «Карта Русского Севера» висела у Смидовича в кабинете, и он, оставшись один, часто и подолгу рассматривал ее, и не просто как обычную географическую карту, а как нечто живое, способное развиваться и расти. Раскрашенная в разные цвета, чтобы сразу было видно, где и какие обитают народности, она пестрела самодельными значками. Он прикалывал их, как только появлялись в тундре новые «простейшие производственные объединения» — прообразы будущих колхозов, новые фактории, культурные базы, первые советские школы.

Из бесед с людьми, из поездок за Полярный круг, из сотен писем, из груды перечитанных ночами книг о Крайнем Севере, об Арктике он составил себе яркое и --">