. И. Чайковский

ВПЕРЕДИ ВЕЧНОСТЬ

«Камаринская» Глинки родилась в конце 40-х годов, когда зазвучала обращенная к простому народу поэзия Некрасова; когда появились повести Герцена в защиту прав человека из народа против крепостничества; когда Тургенев написал «Записки охотника», полные сочувствия к простым крестьянам, когда Некрасов и Белинский взяли в свои руки издание Пушкинского журнала «Современник», определив новое направление в русской литературе — революционно-демократическое.

Глинка тогда еще не был знаком с сочинениями этих писателей, он был далек от политики и революционной борьбы, но в творчестве его отразился дух времени, как это всегда бывает с гениальными художниками. Его «Камаринская», «Иван Сусанин», «Руслан и Людмила», романсы стали началом главного направления симфонической, оперной, камерной музыки, тем нах чалом, откуда пошло творчество композиторов «Могучей кучки», Чайковского, Рахманинова.

Все это мы знаем теперь, а при жизни Глинки немногие современники его это понимали.

Среди тех, кто понимал Глинку, поддерживал его силы, заботился о сохранении для потомков и распространении его сочинений на родине и за границей, были музыкальные критики В. Ф. Одоевский, В. В. Стасов, А. И. Серов, композиторы А. С. Даргомыжский, М. А. Балакирев. Многим мы обязаны в сохранении произведений Глинки В. П. Энгельгардту и Л. И. Шестаковой.

В 1855 году Глинке захотелось послать обе оперы свои и романсы в Берлин Дену для публичной библиотеки. Партитуры опер он отдал переписывать, и потом сам проверял их, а отыскать и собрать романсы он возложил на меня; хлопот было довольно: брат помнил, при ком и в котором году писал он каждый романс, но кому они были подарены или проданы, не помнил. Об иных из них надо было писать к разным лицам, не только в Петербурге, но даже во внутрь России и за границу, спрашивая, где можно отыскать; других же совсем не оказалось, и он написал их сызнова.

Л. И. Шестакова

Было время, когда в высших сферах общества искали случая с ним познакомиться: его знали как оригинального и даровитого композитора во всей Европе, так что, как композитор, он мог считать себя одним из самых счастливых. И такого-то гениального, крепкого человека русское общество уложило в гроб до 54 лет... его чтили, коль скоро влиятельное лицо его обласкает и похвалит, и как от него отворачивались, когда влиятельное лицо его забывало.

...В Европе, за весьма малым исключением, большинство даже великих композиторов страдали от дурного обращения с ними и, как Моцарт, умирали рано и в нищете... общество за композитором человека не видело или не хотело видеть.

С Глинкой совсем другое было: он сам был из так называемого порядочного общества, был приятель Жуковского, Пушкина и по развитию принадлежал скорее к высшему кругу.

Это уже ясно указывает на низкий уровень общественного воспитания; я говорю о воспитании действительном, а не внешнем, которое учит — когда и где какие перчатки надеваются, сколько кому платится визитов и каким особам улыбаться подобает; обойтись же по-человечески с лицом, которого вы не боитесь или в котором вы не нуждаетесь, у нас умеют весьма немногие даже в ученой и развитой среде.

В нашем обществе нужно уметь казаться, импонировать; ни того, ни другого у Глинки не было и следа.

Если взять все это в соображение, то легко понять, сколько грубых и незаслуженных оскорблений должна была выстрадать эта добродушнейшая и впечатлительная натура, которой только и оставалось, что сжиматься как мимозе... от всякого грубого прикосновения...

В. Н. Кашперов

Глинка и правда, как мимоза, съеживался от каждого грубого прикосновения. Он переезжал из города в город, не находя себе места. Петербург... Варшава... Париж... Петербург... Берлин... С 1849 года он мало сочинял.

Летом 1851 года, живя в Варшаве, Глинка узнал о смерти матери в Новоспасском. На другой день на нервной почве у него отнялась рука. Больше он в Новоспасском не был — не мог, слишком больно было ехать туда, когда там уже не было матери. Управлять имениями он поручил Л. И. Шестаковой и ее мужу. Сестра приехала к нему в Варшаву.

Ее внимательная дружба несказанно утешила меня. Я несколько ожил духом.

М. И.