Габриэль Витткоп - Э. Т. А. Гофман, сам свидетельствующий о себе и о своей жизни

Вернеру, в коем он, видимо, угадал тот распад личности и цельного мироощущения, который составлял одну из характернейших черт и его собственного существования.

В доме на Постштрассе, овеянном холодом и безумием, маленький Эрнст находит мало развлечений. Когда он не предоставлен самому себе, он находится под строгим присмотром дяди Дерфера, старшего брата матери, ограниченного, лицемерного и педантичного юриста. Как и все Дерферы, он страстно любит музыку и иногда устраивает для друзей семьи продолжительные концерты в гостиной. Несмотря на малый возраст, Эрнсту тоже приходится в них участвовать, и забавы ради он наблюдает за гротескными тенями музыкантов, танцующими на стенах при неверном свете свечи.

Единственный человек, от которого на ребенка исходит тепло, это тетя София — хорошо сохранившаяся старая дева, не только поющая, но и аккомпанирующая себе на лютне. Впоследствии Гофман вспомнит о ней в описании смерти доброй тетушки Фюсхен из Житейских воззрений Кота Мурра.

В этом детстве, которое, по его собственным словам, было подобно бесплодной пустоши, где болезненная аккуратность Луизы, прусская дисциплина и часы с репетитором дядюшки Отто регламентировали каждый шаг и каждую мелочь, для него оставался единственный путь на волю: мечта. Если мы скажем, что странное детство Э. Т. А. Гофмана дает нам ключ к пониманию его личности, характера и творчества, нам могут резонно возразить, что в той или иной мере это относится к любому человеку. Но в мере-то все и дело: о Гофмане, как ни о ком другом, можно сказать, что его жизненный путь был предначертан уже в дни его детства; любое событие в его взрослой жизни является следствием и результатом того или иного факта, имевшего место в детстве; почти все существенные элементы и почти все лейтмотивы его творчества имеют своим источником его детские впечатления или, по меньшей мере, состояния души, навеянные этими впечатлениями.

Разумеется, на развитии маленького Эрнста сказались также наследственность и среда. Живя взаперти в кругу близких и одновременно столь чужих ему людей, мальчик овладевает искусством одиночества, уходит в себя и сам в себе обретает друга. Его необыкновенная восприимчивость и болезненная чувствительность его нервной конституции, непрерывно страдающей от внешнего принуждения, со временем развили бы в нем тупое безразличие, не воспользуйся он средством, подсказанным ему инстинктом самосохранения, и не создай себе оружие для самозащиты, посредством которого он только и мог оградить свое существо от посягательств извне. Постепенно и наощупь, почти не отдавая себе отчета в своих действиях, он обносит себя стеной высокомерия, броней индифферентности, в которой ему, впрочем, так никогда и не удастся полностью заделать все бреши. И сквозь эту прозрачную, гладкую, хрупкую оболочку, которая, подобно хрустальному кубку, сверкает всеми цветами радуги и чудесным образом ограждает его от слез матери и брани дяди Отто, он взирает на все, от чего отдалился. Он оказывается в хрустальном сосуде, подобно студенту Ансельму из сказки Золотой горшок.

Благодаря этому маленький Эрнст приобретает ту перспективу, которой лишены обычные, средние, нормальные дети, и одновременно тот ракурс, с которого его взгляд на мир не застят ни лживая сентиментальность, ни слепо перенятые условности, ни уважение перед авторитетами. То, что он видит, не заслуживает ничего, кроме громогласного смеха: мир состоит из сползших чулков, покосившихся париков, бородавок, угрей, распустившихся бантов, кривых ног и красных носов; добавьте сюда покрытые перхотью бархатные воротнички, косящие глаза, горбы, засиженные мухами лысины, тайных советников с расстегнувшимися ширинками, священников, поскальзывающихся на ровном месте и при падении увлекающих за собой на пол банку с медом и шоколадницу. Слушать не менее забавно, чем наблюдать: языки оговариваются, заикаются и шепелявят, животы урчат, носы сопят, корсеты скрежещут, подошвы скрипят. Уже с ранних лет Эрнст обладает глазом будущего писателя и карикатуриста, даром врожденного сатирика с его способностью угадывать скрытые пороки. Для него лишь животные не смешны, лишь они не фальшивят. В отличие от взрослых, они никогда не унижают себя глупостями; животные сохранили свое природное достоинство и чистоту своих инстинктов, они с благодарностью принимают дружбу, которую им предлагает одинокое сердце. Гофман будет --">