И. Билен (Саваш ве Устюнгель) - В тюрьме и на «воле»

Мы спускаемся по мосткам.

ПО ЭТИМ УЛИЦАМ НЕСЛИ САНДЫКЧИ

Подкованные сапоги жандармов цокают по камням.

— Кто такие? — слышатся голоса.

— Политические…

— Коммунисты, что ли?

— Они самые. Поймали недавно. Разве не слыхали, что их везут сюда?

Слова ударяются о стены домов, эхом разносятся по городу.

Пока я иду по этим улицам под конвоем жандармов, перед моими глазами снова оживает кровавая сцена, свидетелем которой я был в детстве.

Было мне тогда, наверное, лет шесть, но я все хорошо помню… Дождь лил, как из ведра. Народ, так же вот как сейчас, высыпал на эти улицы. Султанские жандармы в фесках прикладами расталкивали толпу, прокладывая себе путь. На одном из штыков покачивалась человеческая голова. Позади несли привязанное к длинному шесту обезглавленное тело.

Это были останки народного героя крестьянина Сандыкчи Шюкрю. В течение долгих лет держал он в страхе окрестных помещиков и городских богачей. При виде этого страшного шествия люди останавливались и плакали, а некоторые разражались проклятиями.

Наша семья была родом из другого города. Я жил здесь у родственников. Вскоре после расправы над Сандыкчи меня взял к себе в Стамбул дядя. Это был хороший, добрый человек. Часто по вечерам садился он на скамейку у окна и, глядя на стены стамбульской крепости, на Мраморное море, на далекие вершины гор, пел дестан о Сандыкчи. Сандыкчи был подлинным героем. В последнем бою он с кучкой крестьянских парней сражался против целого полка солдат. На всю жизнь сохранилось во мне глубокое уважение к этому простому крестьянину, который взялся за оружие, чтобы бороться против насилия и гнета.

ТЮРЕМЩИКИ

Вмурованные в стену маленькие железные ворота выходят на небольшую площадь. Над воротами огромная надпись: «Главная городская тюрьма». Седоусый надзиратель с палкой в руке отворяет маленькую квадратную дверцу. Через нее, словно через горлышко бидона, нас проталкивают внутрь тюрьмы.

Мы проваливаемся в полумрак, ощупью идем по коридору, похожему на катакомбы. Надзиратель останавливает нас у одной из дверей. На ней табличка: «Дирекция». Надзиратель оглаживает усы, проводит рукой по пуговицам мундира, откашливается и, постучав, толкает дверь.

Перед нами комната с низким потолком. Все в ней как будто плывет в дыму. Курят разом несколько человек. За одним из столов, заваленным бумагами, остроносый, с крысиным лицом человечек перелистывает дела. На другом столе, напротив, стоит кальян, слышится его глухое урчание.

Темнолицый толстяк с отвисшим животом держит в руках толстую кожаную трубку кальяна. Изо рта и из носа у него валит дым.

По сторонам в креслах развалились два жандармских офицера.

Один из них похлопывает себя стеком по голенищу. Мутными глазками осматривает нас с ног до головы. Говорит он так, словно жует смолу. С явным намерением поиздеваться ехидно спрашивает:

— Коммунисты?

— Да, — отвечаю спокойно.

Физиономия офицера краснеет, как от пощечины.

— Ого, какие храбрецы! Им, видно, все нипочем… Только коммунизм ваш в кемалистской Турции не пройдет, с этим товаром сюда лучше не соваться!

— Коммунизм не картошка, на базаре не продается…

Мой ответ подбрасывает офицера с кресла:

— Эта шутка вам дорого обойдется. Надзиратель, отведи-ка их в предварилку! Наручников не снимай, пусть научатся как следует разговаривать!

Грохнув дверью, офицер выходит.

— Хлопот с ними у тебя, господин начальник, будет много, — говорит второй офицер, обращаясь к толстяку, курящему кальян. — Не знаю, понимают ли они, что такое кнут и что такое пряник? Надзиратель, сними-ка с них наручники!

Здоровенный детина чуть не выворачивает нам кисти, но наручников не снимает.

— Тебе сказали, снимай наручники! Чего руки ломаешь?! — строго говорит мой товарищ.