Джордж Оруэлл - Чашка кофе в Уэске

склонам холмов, не ломая кустов и не роняя камней. Лишь на третий или четвёртый раз мне удалось подобраться к фашистской позиции. Лежал очень густой туман; я подполз вплотную к колючей проволоке и начал прислушиваться. Фашисты разговаривали и пели. Но потом я вдруг со страхом услышал, что несколько из них спускаются по холму в моём направлении. Я спрятался за куст, который вдруг показался мне очень маленьким, и попытался бесшумно взвести курок. Но фашисты свернули в сторону, не дойдя до меня. За прикрывшим меня кустом я обнаружил различные следы прежних боёв — горку пустых гильз, кожаную фуражку с дыркой от пули, красный флаг, несомненно принадлежавший нашим. Я забрал флаг с собой на позицию, где его безо всяких сантиментов порвали на тряпки.

* * *

Как только мы прибыли на фронт, меня произвели в капралы, или cabo, как говорили испанцы. Под моей командой было двенадцать человек. Должность не была синекурой, особенно на первых порах. Центурия^[4] представляла собой необученную толпу, состоявшую главным образом из мальчишек пятнадцати-восемнадцати лет. Случалось, что в отрядах ополчения попадались дети одиннадцати-двенадцати лет, обычно беженцы с территории, занятой фашистами. Запись в ополчение была наиболее простым способом их прокормить. Как правило, детей использовали на лёгких работах в тылу, но случалось, что они попадали и на фронт, где превращались в угрозу для собственных войск. Я помню, как такой маленький зверёныш кинул в свой же окоп гранату «для смеху». В Монте-Почеро, сколько мне помнится, не было никого моложе пятнадцати лет, хотя средний возраст бойцов был значительно ниже двадцати. Пользы от ребят этого возраста на фронте нет никакой, ибо они не могут обходиться без сна, что в окопной войне совершенно неизбежно. Сначала никак нельзя было наладить ночную караульную службу. Несчастных ребятишек из моего отделения можно было разбудить только вытащив за ноги из окопа. Но стоило лишь повернуться к ним спиной, как они бросали пост и ныряли в свой окопчик, или же, несмотря на дикий холод, мгновенно засыпали, стоя, опершись на бруствер. К счастью, враг был на редкость малопредприимчив. Бывали ночи, когда мне казалось, что двадцать бойскаутов с духовыми ружьями или двадцать девчонок со скалками легко могут захватить нашу позицию.

* * *

Главной проблемой были дрова. Дрова, дрова и снова — дрова. В дневнике, который я вёл в эти месяцы, нет, пожалуй, ни одной записи, в которой не говорилось бы о дровах, вернее — об отсутствии таковых.

Мы находились на высоте 750–1100 ярдов над уровнем моря, была середина зимы, и стоял невообразимый холод. Правда, температура не опускалась очень низко и часто по ночам не доходила даже до нуля; к тому же, в полдень примерно на час показывалось зимнее солнце; но если в действительности и не было так холодно, нам этот холод казался очень сильным. Иногда со свистом налетал порыв ветра, срывавший шапки и лохмативший волосы, иногда окопы заливал туман, пронизывавший до костей, часто шли дожди. Достаточно было пятнадцатиминутного дождя, чтобы превратить нашу жизнь в муку. Тонкий слой земли, покрывавший известняк, превращался в слизистую жижу, по которой неудержимо скользили ноги, тем более что ходить приходилось по склонам холма. Тёмной ночью я, случалось, падал пять-шесть раз на протяжении двадцати ярдов, а это было опасно, ибо затвор винтовки заедало из-за набившейся в него грязи. На протяжении многих дней грязь покрывала одежду, башмаки, одеяла, винтовки. Я захватил с собой столько тёплой одежды, сколько мог унести, но многие из бойцов были одеты из рук вон плохо. На весь гарнизон, насчитывавший около ста человек, имелось всего двенадцать шинелей, которые выдавались только часовым. У большинства бойцов было только по одному одеялу. Как-то ледяной ночью я занёс в дневник список надетых на меня вещей. Он любопытен, поскольку показывает, какое количество одежды способен напялить на себя человек. На мне были: толстая нательная рубашка и кальсоны, фланелевая рубаха, два свитера, шерстяной пиджак, кожаная куртка, вельветовые бриджи, обмотки, толстые носки, ботинки, тяжёлый плащ-дождевик, шарф, кожаные перчатки с подбивкой и шерстяная шапка. И тем не менее я трясся как осиновый лист. Правда, следует признаться, что я необычайно чувствителен к холоду.

Так что единственное, что имело для нас значение, — это были дрова. Вся штука заключалась, однако, в --">