Николай Николаевич Месяцев - Горизонты и лабиринты моей жизни

Николай Месяцев ГОРИЗОНТЫ И ЛАБИРИНТЫ МОЕЙ ЖИЗНИ

Моей незабвенной маме

Анне Ивановне Месяцевой

посвящаю

Но более всего

Любовь к родному краю

Меня томила,

Мучила и жгла.

Сергей Есенин

Пролог НЕ СОЛГИ СЕБЕ

…В первый раз я пришел туда четырнадцати летним мальчишкой — нас, семерых лучших председателей пионерских баз (дружин), собрали со всей страны, чтобы затем отправить в боевые части краснознаменной Балтики. Радости моей не было границ ни в школе, ни дома, ни даже во всем Останкине, где в ту пору я жил…

Тогда в Центральном комитете ВЛКСМ, Цекомоле, — он размещался там же, на Старой площади, — секретарь ЦК комсомола Павел Горшенин поблагодарил нас за активную работу в пионерии и, пожелав доброго пути, напутствовал: «Наденьте на флоте тельняшку и не снимайте. Она поможет вам смело идти по жизни во славу нашей Родины».

Пройдет немного времени, и я узнаю, что этого молодежного вожака расстреляли как «врага народа». В мыслях я пожалею его, человека с добрым, открытым лицом, желавшего счастья Отчизне. А спустя почти двадцать лет Ольга Пикина, проходившая по следственному делу комсомольского генсека Александра Косарева (так же, как и Павла Горшенина), расскажет нам, секретарям ЦК ВЛКСМ 50-х годов, как делали «врагов народа» в комсомоле и как следователи не смогли заставить арестованных секретарей Цекомола давать ложные показания друг на друга…

…А через три года, в канун окончания средней школы, я в числе небольшой группы выпускников был приглашен в «Большой дом», чтобы сообща написать приветственное письмо И.В. Сталину от имени учащихся 10-х классов г. Москвы. Пришел я на Старую площадь загодя. Толкаясь среди прохожих перед зданием ЦК, не заметил милиционера, который, вдруг цепко взяв меня за руку, проговорил в самое ухо: «Чего ошиваешься? Часики пришел срезать?!» Я опешил от неожиданности и упавшим от горькой обиды голосом ответил: «Я пришел сюда не часики срезать, а писать приветственное письмо товарищу Сталину». И направился к подъезду ЦК, шаркая по тротуару растоптанными, надетыми на босу ногу сандалиями, хлопая на ветру хлопчатобумажными штанами.

На следующий год меня, студента Московского юридического института, горком комсомола рекомендовал на работу вожатым в пионерские лагеря Управления делами ЦК КПСС и Исполкома Коминтерна (в те годы редко кто из студентов не подрабатывал на житье-бытье в каникулярное, и не только, время). Так в третий раз я пришел в «Большой дом», где со мной беседовали серьезные дяди и тети по поводу предстоящей работы.

Мне нравились эти здания в самом центре Москвы, называемые «Большим домом», где все было просто, но как-то строго-торжественно, и люди, работающие там, были простыми и приветливыми. Так казалось мне, только что вступившему в самостоятельную жизнь и имевшему схематичные о ней представления. В те годы, годы моей далекой юности, несмотря на начавшиеся вокруг аресты, о чем ходили слухи по Москве и, быть может, даже вопреки им, над нами еще ярко полыхали зарницы Великого Октября, окрашивая нашу жизнь революционной романтикой, питая бесконечной верой в справедливость социалистического строя, укрепляя дух надежды на светлые дали жизненного пути.

Наверное, именно тогда и поселилась в моем сознании и в моем сердце, как и у всего моего поколения, неистребимая вера в коммунизм, в силу и мудрость своего народа и его большевистской партии, избравших этот путь. Конечно, на первых порах это была вера, воспринятая от отцов, но с годами она превратилась в твердые, вполне осознанные убеждения.

По окончании Великой Отечественной войны, многому научившей и просветившей, уже в зрелые годы мне часто приходилось бывать на Старой площади, в ЦК. Ходил туда за товарищеским советом по тому или иному трудному для меня делу, реже — чтобы выслушать одобрение или получить взбучку.