Сергей Николаевич Семанов - Дневник 1982 года

кончился. Надо переходить к открытым и пря­мым выступлениям. Как? Они ведь за эти годы тоже чему-то научились. Ста­тьи и книги их не пугают теперь: их за­малчивают, как потопили в молчании «Пуанкаре». Письма, рассылаемые веером, тоже перестали пугать. Обра­щение за границу бесполезно, там, как и у нас, члены одной ложи, это теперь стало всем понятно. Что же осталось? Выход виден: соблюдение советской законности. Московские масоны, в угоду масонам западным, шумят о пра­вах человека и даже провозгласили кое-какие разработанные права? Вот на это они и напорются.

— Подпольщик: Ильин-Филькенштейн сидел за воровство, был в ла­гере чем-то вроде прораба; Беляев — еврей, его нынешняя жена (б.) как-то пьяная кричала про него — «он жид, он жид!»; ФФ трусит и отступает, не­надёжен. Надо создавать цепочки, нас перебьют, нужно ставить незасвеченных людей в изд[ательст]ва и т.п. (Пу­стые слова — мы этим и занимаемся.)

— Здесь — Кулешов очень похож, жена тоже. Он говорил, что ему зака­зана в «Пр[авде]» статья против Селезнёва, Кожинова и т.п.

— События со мной прояснились: нашим балбесам было дано указа­ние на уровне Сенечкина от Севрука, Костаков жутко перепугался и стал действовать по-солдатски грубо. ФФ сильно перепугался, но уже с др[угой] стороны, он сообщил аж Маркову и выбрал удачную линию: это вызо­вет взрыв, ибо будет истолковано как расправа за 11-й номер. Разумеется, Марков его поддержал. Потом ФФ позвонил Лукичу, тот о моей статье отозвался почти положит[ельно], но сказал, что револ[юция] не только тра­гедия, но и праздник, как Л[енин] го­ворил. (Хорош праздник: пол-России уморили от ЧК и тифа, а вторую по­ловину унизили, а «Т[ихий] [Дон]», конечно, произведение праздничное!) Лукич прямо посоветовал обратиться к Севруку, а уж в случае чего — сно­ва к нему. Севрук явно встревожился (видимо, ФФ и Маркова пристегнул), стал врать, что ничего не знает и об­ратит внимание. Тут же к ФФ стал дозваниваться Сенечкин, даже домой вечером звонил и чуть ли не извиняю­щимся тоном стал говорить, что ничего не произошло и т.п. К нашим балбесам я даже не звонил, наконец, Котомкин просительно пригласил меня к Костакову в 4 часа; не могу, говорю, занят, давайте в три; «но он приедет специ­ально, он на больничном, я постараюсь перенести» — тогда перезвоните — «да, да, спасибо» (он так и сказал, ни­чтожество: спасибо). Потом Осетров мне передал, что тот «обиделся», но через секретаршу пригласил меня 14-го в 11. Я пришёл и молча выслушал его сбивчивое объяснение, довольно смущенное, что ему-де удалось сокра­щение приостановить. Я очень холод­но сказал об оскорбительности всего и моральном ущербе, он стал оправ­дываться и как мелкий плут намекать на бедного Котомкина. Потом зашёл я к бедному Котомкину к[оторы]й от всего насмерть перепугался, стал за­верять о своём сочувствии моим взгля­дам, «но ведь понимаете, пишут пись­ма о власовцах, о фашистах». Это всё сионисты, говорю, а мы должны и т.д., распёк беднягу. Теперь они-то уж по­боятся меня задевать.

— Думаю, однако, что мне не следу­ет широко рассказывать об истории с моим неудавшимся увольнением, хоть история и окончилась в мою пользу: люди типа Гусева— Десятерика мо­гут пугаться иметь со мной дело. Для определения шайки Бровастого при­думал замечательное имя: Иноземцев— Агентов.

— Москаленко призвал меня к себе. Он очень стар и даже старчески дряхл, но подтянут и красив, обаяте­лен. Едва слышит, его адъютанты орут немыслимо, меня он, кажется, даже не услышал. Вспомнилось, что о нём будет писать «Огонёк», он попро­сил Софронова в авторы меня, тому бы согласиться, ибо из героев войны только он один в действии остался, ибо, он сказал, Чуйков, Баграмян и Ротмистров в госпиталях и совсем плохи; никто бы не посмел указывать Маршалу об авторе, но пока Толя, старый жулик, меня отклонил: надо, мол, человека его, Маршала, уровня, предложил Чаковского («я его не тер­плю», — сказал Маршал), Карпова («я смотрел его книгу о войне, она никуда не годится»), Стаднюка («он всё пере­врал»), а потом стали думать о Жили­не («его в армии не любят») и о каком-то академике. Выходит, я должен написать для кого-то текст. Что ж, я сделаю, хоть и обидно. Пожаловал­ся Высоцкому, тот даже огорчился, сказал, что поговорит с шефом («мо­жет быть, он устыдится», — сказал Серёжа; не думаю). За это я попросил у помощников подписать у Маршала предисловие и позвонить в Воениздат, обещали. Попутно Маршал

--">