Рахель Блувштейн , Александр Рашковский , Наталья Запорожцева - Рахель

читали, но и статьи, они манили нас, будили наши юные мысли... Беллетристика, публицистика, но превыше всего — поэзия. Мы пропадали на дворе ее Царства. Она всегда была у нас на устах: читаем по книге, заучиваем наизусть... Мы и литературу других народов узнавали на языке государства. «О, великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!» — пел Тургенев в одном из своих «Стихотворений в прозе», так нами любимых. Мы декламировали эти слова — гимн писателя и поэта своему языку (не без легких угрызений совести, ведь мы были еврейками и хорошо знали это). Но русский язык был для нас выходом на общечеловеческий простор, к общечеловеческим ценностям. На обдуваемое ветром поле, где юная мысль парила, упоенная медом слов…<…>.  «Пред тобою две дороги, два пути, и невозможно не выбрать одну из них», — вознес свой голос известный русский критик Белинский, учитель нашего поколения. Первый путь: «И возлюби ближнего, как самого себя». Принести себя в жертву отечеству, человечеству в целом. «Возлюби правду и стремись к добру — не ради награды, но ради самой правды и ради самого добра», — призывал второй путь.

Наш дом был религиозно-традиционным. Мама-праведница и справедливый отец воспитали нас в духе Торы. Каждый праздник соблюдался трепетно и с восторгом. В каждом празднике была связь с прекрасным прошлым нашего народа…  Мы жили от праздника к празднику. И на фоне праздников возникла связь с национальной историей… Погром в Кишиневе — он тоже был запечатлен в нашем дневнике…                                                        

Старшие братья доносят до нас первые вести о сионистском движении. Портрет Теодора Герцля^[8] был на стене дома каждой еврейской семьи. Мы, девочки, мечтаем об Обществе любителей древнееврейского языка, а мама противится тому, чтобы дочки уходили из дому, ходили на собрания. Это продолжалось недолго. Может быть, распался тот кружок. Братья уехали. У нас завелась своя компания...»^[9].

У Шошаны (Розы) Блювштейн (1888, Саратов – 1974, Тель-Авив) не было семьи, и она любила писать. В разные годы жизни – в детстве, в юности – вела дневники и возила их с собою. Она училась музыке в 1925-1927 годах в Берлине. Впоследствии она стала воспитательницей детского сада, учительницей музыки в Израиле.

С 15 лет Рахель уже писала стихи на русском языке. В одной из дневниковых тетрадей Шошаны вписано по-русски детское стихотворение Рахели, возможно самое раннее из известных ее стихов:

…Спи, дитятко, спи, милое...

Вот скоро, скоро мальчик мой

Уж вырастет большой,

Такой большой, что до небес

Достанет он рукой...

Софья Мандельштам скончалась от чахотки, когда Рахели было 16 лет. Отец заново женился на властной молодой женщине, и семья начала разваливаться. Рахель и ее любимая, неразлучная с ней сестра Шошана уехали в Киев к старшей сестре Лизе.

На фото: Старый Киев.

Способности Рахель к музыке, живописи и поэзии проявились рано, она писала стихи на русском. В Киеве Рахель начала учиться рисованию, а Шошана – литературе и философии. Спустя некоторое время сестры решают поехать в Италию изучать живопись и литературу, а по пути заехать в Палестину – по заветам отца и старшего брата Яакова^[10], приохотившего Рахель к сионизму, и благодаря давним разговорам с пылкими еврейскими юношами, приходившими к ним в дом по приглашению покойной матери: Берла Борухова, будущего основателя группы “Поалей Цион” и Ицхака Шимшелевича – будущего второго президента Израиля Ицхака Бен-Цви. Со временем и дети от первого брака стали подумывать о самостоятельной жизни. Старший Самуил решил поискать счастья в Баку. В этом городе не было антисемитизма и сюда приезжало много евреев. Молодой Самуил через некоторое время стал владельцем небольшого гвоздильного завода и самостоятельным человеком. Сестры Самуила приняли его предложение и тоже переехали в Баку. Мириам вышла замуж за работника завода Абеля Гутина,  Анна – за предпринимателя Иосифа Шпанина, владельца котельной, и жила в центре Баку на приморском бульваре. Позднее часть семьи --">