Александр Леонидович Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

его написал. Сце-

нарий существует, он живет своей жизнью и, может быть, когда-нибудь произойдет вто-

рое его рождение - он станет кинокартиной.

Книгу мне заказал издатель И.В. Захаров, узнав про сценарий и правильно рассу-див, что

ежели кто и знает в этой стране хоть что-то про Марию Башкирцеву, так это я. Я

опрометчиво согласился, но книга была нужна документальная, и это потребовало боль-

ших изысканий, чем кинематографическая версия ее жизни.

Одна моя знакомая, узнав, что я собираюсь писать о Марии Башкирцевой, с удив-лением

воскликнула:

- Зачем тебе эта графоманка?

И, действительно, зачем? И графоманка ли она, как многим кажется? На чем зиж-дется ее

больное непомерное тщеславие, которое отмечали ее современники и которое выливается

на вас буквально с каждой страницы ее тетрадей? Может ли одно тщеславие оставить след

в душах и памяти потомков? В случае с Марией Башкирцевой, наверное, можно сказать, что это была правильно выстроенная судьба, она сама, ее родные, ее изда-тели, наконец, сам Господь Бог, как современные пиарщики, постарались, чтобы перед нами случилась

законченная, наполненная чаяниями и страданиями, душевной и физиче-ской болью,

человеческая жизнь, вызывающая предельное сочувствие в чувствительных душах и

покуда такие не переведутся на земле, всегда будущая такое сочувствие вызывать.

Почему одним Башкирцева нравится, а другим - нет? Одни восторгаются ею, а дру-гие

также резко не принимают? Есть тут какая-то загадка.

В юности я бредил стихами Велимира Хлебникова; судьба оборванного нищего гения,

носившего свои стихи и цифровые выкладки событий мировой истории в рваной

наволочке, волновала юношеское сознание. Человек, пытавшийся изменить язык, изо-

брести совершенно новый, называвший себя Председателем Земшара и уж, конечно, счи-

тавший себя гением, чувствовал свою близость с Башкирцевой. Именно в его письме я

впервые случайно наткнулся на имя Марии Башкирцевой, к тому времени совершенно

забытой в нашей стране. В 1915 году он жил в родной Астрахани и, по словам очевидцев, работал над биографией Пушкина и “Дневником” Марии Башкирцевой. Он писал М.В.

Матюшину “Изучаю еще “Дневник Марии Башкирцевой”. Он дает ключи к пониманию

снов”.

Какие ключи, и каких снов, Хлебников не объяснил. Если исходить из того, что наша

жизнь - это сон, и неизвестно еще чей, то интимные дневники - безусловно, ключи к

пониманию снов. Теперь, найдя эти строки Хлебникова в книге, я почему-то вспомнил

китайского философа Чжуан Чжоу, жившего более двух тысяч лет назад. “Однажды Чжу-

ан Чжоу приснилось, что он бабочка, счастливая бабочка, которая радуется, что достигла

исполнения желаний, и которая не знает, что она Чжуан Чжоу. Внезапно он проснулся и

тогда с испугом увидел, что он Чжуан Чжоу. Неизвестно, Чжуан Чжоу снилось, что он ба-

бочка, или же бабочке снилось, что она Чжуан Чжоу. А ведь между Чжуан Чжоу и бабоч-

кой, несомненно, существует различие. Это называется превращением вещей”.

И вот тут в силу вступает второй фактор, вторая причина, почему я все-таки взялся

написать эту книгу. Наверное, все в этой жизни предопределено. Может быть, еще в юно-

сти, когда я бредил Хлебниковым, мне приснилось, что я, как и он, работаю над биогра-

фией Пушкина и “Дневником” Башкирцевой. И вот в своей жизни, или во сне, кто знает, я

дожил до начала того самого сна, приснившегося мне в юности и ставшего теперь реаль-

ностью. В самом конце того же века, что и Хлебников в начале, я работаю над биографи-

ей Пушкина и пишу книгу о Марии Башкирцевой. А ведь между мной и Хлебниковым,

безусловно, существует различие, как между бабочкой и Чжуан Чжоу, но, видимо, это и

называется превращением вещей. А может быть, друзья мои, это случайное совпадение?

Или одна из математических выкладок сумасшедшего Велимира, которыми он объяснял

--">