Юрий Михайлович Сушко - Самая лучшая сказка Леонида Филатова

Театр на Таганке или нет, многие педагоги начали отговаривать от этого «индустриального» театра, где «все грохочет, гремит, где все орут». Меня убеждали: «Ты человек другой, тебе нужна тишина, сосредоточенность». Обещали организовать показы то в одном театре, то в другом, то (наверняка уж беспроигрышный!) в Пушкинском. Но, слава Богу, далеко не все учителя и советчики-доброхоты придерживались такого мнения.

После многочасового, мучительного, изнурительного показа на таганской сцене будущие актеры шумной гурьбой завалились в модное молодежное кафе на новом Арбате, рядышком со знаменитым салоном красоты «Чародейка», где дурнушек превращали в писаных красавиц, а любого жлоба – в рафинированного денди. Все возбужденно галдели, наперебой заказывали дешевенький «сухарик» и мороженое, делились своими грандиозными, чуть ли не наполеоновскими планами пленения коварной Мельпомены.

Интуитивно предчувствуя свое неминуемое фиаско на любимовском ристалище, кое-кто намекал о весьма лестных предложениях, полученных от Гончарова, Плучека, Эфроса и даже от самого Товстоногова. Другие демонстративно ставили жирный крест на всех театрах, разом взятых, и, суеверно не раскрывая до конца колоду карт, говорили о своих скорых киноэкспедициях, каких-то загадочных тон-вагенах и удачных фотопробах на студии Горького или «Ленфильме».

Филатов, как всегда, не выпуская изо рта сигаретку, большей частью отмалчивался, роняя время от времени сакраментальную фразу «Ковер покажет», как бы опуская однокурсников на грешную землю. Неужели уже тогда он отчетливо осознавал, что «люди, идущие в артисты, еще не артисты»? Что ошибается тот, кто считает, что быть артистом престижно. Что это вообще другой мир, недосягаемый. На самом деле вот он, хрустит под вашими каблуками? Видимо, знал, но вслух пока об этом не говорил.

–  …Какой еще «ковер», чего он там еще покажет, твой «ковер», что ты мелешь, Ленька? – возмущались однокурсники и прежде всего однокурсницы, конечно. – Мы что, шуты гороховые, по-твоему?!

В разгар застолья в кафе как бы ненароком заглянул скромный щукинский педагог Альберт Буров, который, кстати, в свое время принимал самое непосредственное участие в подготовке того самого, легендарного премьерного любимовского спектакля по Брехту «Добрый человек из Сезуана». Улучив подходящий момент, Буров тактично отозвал Филатова в сторону: «Ленечка, одного берут, тебя. Я тебе советую соглашаться».

И Филатов поставил окончательную точку в своих метаниях. Позже он говорил: «Я пришел в этот грохот и ни секунды не жалел о выборе. «Таганка» сформировала систему взглядов, подружила меня со множеством прекрасных людей… В тогдашней «Таганке» мне нравилась простая сцена, демократическая эстетика, отсутствие нарядов. Театр существовал еще всего пять лет, а Любимов и актеры уже считались живыми классиками…»

Впрочем, поскольку все молодые люди экстремально настроены, то, признавался Филатов, и я пришел с ощущением, что я чуть не гений. Все молодые артисты так приходят, пока не выясняется, что «нас» не так много, как мы о себе думаем…

А Нина Шацкая служила там уже почти четыре года и была, можно сказать, почти что примой.

Ничуть не лукавя, говорила, что тогда она «напоминала бабочку. Улыбчивая, легкая, веселая… Все всем про себя рассказывала. И всегда была покойна…»

Романтичная, влюбленная во все на свете: «В жизнь, солнце, сосульки. Когда я училась в ГИТИСе, мы с моей приятельницей убегали со всяких диаматов, истматов на бульварчики, сидели со старушками, мечтали», – с оттенком грусти вспоминала молодые годы Нина Сергеевна. Считала себя немножко странным человеком, словно бы не от мира сего: «Мне уже за двадцать, а у меня все платонические отношения». А близорукие кинорежиссеры все стремились сотворить из нее женщину-вамп, неотразимую искусительницу. Парики какие-то дурацкие черные нахлобучивали, заставляли томно кокетничать, принимать соблазнительные позы перед камерой и партнерами. Совсем не замечали, слепцы и бездари, что душа ее была совершенно иной.

Кинорежиссер Алексей Сахаров, экранизируя повесть молодого прозаика Василия Аксенова, не посмел ни на йоту отступить от образа «дуновенья летнего ветерка»: «Стройная девушка в серых брючках стояла под елкой… Синие, темные, как весенние сумерки, глаза смотрели на него вопросительно и ободряюще, смотрели хорошо… полуоткрытые, будто готовые к поцелую губы, чуть --">