Алексей Михайлович Горбачев - Подвиг доктора Бушуева

когда-то была заполнена беспокойная жизнь врача. Его теперь не вызывали по ночам в больницу, за ним не прибегали испуганные родственники больных, никто не говорил ему «доктор, помогите», никто не торопил «доктор, скорей». Онемел в углу телефонный аппарат. А когда-то он с такой настойчивостью звал хозяина, что звонок был слышен у соседей, и Лиза порой жаловалась:

— Покоя нет от этого телефона.

Да, Фёдор Иванович не знал покоя и был счастлив.

А теперь? Что ждёт его теперь?

Однажды Маша сказала, что немцы, как огня, боятся тифа. Фёдор Иванович по-латыни написал на картоне «тифус» и прибил кусок картона на входных дверях. Видимо, призрак страшной болезни отпугивал захватчиков от докторской квартиры. По крайней мере никто сюда не заглядывал.

Но в этот дождливый осенний день произошло событие, которое всколыхнуло доктора Бушуева. Неожиданно к нему в комнату без стука вошла вымокшая до нитки, оборванная женщина. Фёдор Иванович взглянул на неё и подумал:

«Зачем она пришла? Разве не видит, что я такой же нищий, что нечего подать ей… Ах да, вон картофелины на столе… Пусть берёт…»

Он хотел было сказать это вслух, но вдруг цепкая спазма перехватила дыхание, в груди замерло сердце. В женщине он узнал свою операционную сестру Майю, ту самую Майю, которая уехала из города вместе с Лизой и Филькой.

— Майя! — вырвалось у него. — А Филька? А Лиза? Что с ними?

— Они живы, здоровы. Да, да, Фёдор Иванович, живы, здоровы. Верьте мне, они теперь далеко, они теперь там, где нет войны. Я не обманываю вас, они живы, здоровы, — повторяла гостья, будто боясь, что ей не поверят.

— А ты почему здесь?

Она помедлила с ответом, потом тихо сказала:

— Это длинная история, очень длинная, Фёдор Иванович…

В комнату вошла Маша. Увидев гостью, она ахнула, кинулась к ней, обвила руками мокрую шею и разрыдалась.

— Майя, милая Майечка, как же ты? Вернулась? Почему? Ты видела, дом ваш разбомбили?

— Видела. Ничего не осталось… Потому и пришла сюда.

— Не горюй, Майечка. Хорошо, что сама уцелела. У меня живи. Места хватит. Идём, переоденешься, — предложила Маша.

Фёдор Иванович торопливо шагал по комнате, раздумывая над нежданным событием — возвращением Майи.

Он привык верить ей, и сейчас верил, что жена и сын живы и здоровы. Майя не могла солгать ему. А сама она?

Что будет с ней? Вернулась и, наверное, ждёт помощи, совета. Но чем он может помочь ей и что посоветовать?

«Ах, Майя, Майя, и зачем ты вернулась, что привело тебя сюда в эту лихую годину», — с тревогой раздумывал он.

— Фёдор Иванович, давайте вместе пообедаем, — предложила вернувшаяся Маша.

— Да, да, ты права. Нужно покормить Майю, она голодна, — согласился он.

После скудного обеда Фёдор Иванович спросил:

— А что же нам теперь делать, товарищи женщины?

Майя взглянула на доктора, и у неё внезапно вырвалось:

— Побриться вам нужно.

В этот хмурый дождливый день Майе хотелось видеть Фёдора Ивановича не таким — не с лохматой головой, не с расстёгнутым воротом рубашки, не с заросшим подбородком. Перед её мысленным взором вставал прежний доктор Бушуев — аккуратный и собранный. Даже среди глубокой ночи, когда его вызывали к больному, он всегда появлялся в больнице подтянутым, чисто выбритым, как будто специально ждал вызова и загодя готовился к нему. Её, Майю, бывало, одолевала дремота ночью в операционной, а Фёдор Иванович был на зависть бодр и деятелен.

Майя знала, что доктор Бушуев терпеть не мог неряшливости и часто наставительно говаривал:

— Ещё отец медицины великий Гипократ писал о том, что врач обязан прежде всего быть приятным больному. Безукоризненный внешний вид врача — самое первое и, пожалуй, самое сильное лекарство.

Сам он никогда не нарушал этой умной гипократовской заповеди и, вероятно, поэтому нравился пациентам. Люди любили доктора Бушуева и шли к нему на лечение охотно.

Природа наделила Фёдора Ивановича запоминающейся внешностью. Он был, как принято говорить, человеком широкой кости — выше среднего роста, широкоплечий, атлетически сложенный (если бы не протез, он, по всей вероятности, был бы знаменитостью среди городских спортсменов). Лицо у него смуглое, продолговатое, над широким бугристым лбом слегка курчавилась густая тёмно-русая шевелюра, доставлявшая немало хлопот хозяину: часто ломал он расчески. Из-под широких тёмных бровей открыто и прямо смотрели умные голубые глаза с чуть --">