Франсуаза Саган - Музыка на исходе ночи

его страсти, то, по совести, в том не было вины его, Луи. Он принес свой успех ей, он триумфально его положил к ее ногам; глупо, может быть, но он хотел разделить этот успех только с ней. Откуда же проявилась в ней эта жесткая, с презрительной миной, умствующая зануда, новая женщина, которую он никогда не знал, на которой не имел намерения жениться и которой даже не имел охоты об этом сказать? Он не думал уже ни о чем другом, кроме одного — раствориться, исчезнуть, уйти…

Она настаивала, задирала его или пыталась задирать:

— Тебя это не трогает? Наглость этой богатой гусыни, завидующей нашему нелегкому прошлому, не трогает тебя? Ах да, ведь Лаура Кноль неприкасаема, она…

— Что ты там выискиваешь? — сказал он, нервно отворачивая голову.

Потому что на этот раз она попала в точку: Лаура ему нравилась, несмотря на ее норковые манто, и он даже рассчитывал, если слегка повезет, стать — притом очень скоро — ее любовником. В течение вечера она ему по-свойски порой улыбалась, и эта нежная улыбка и взгляд голубых глаз, улыбку сопровождающий, мог породить надежду у кого-нибудь еще менее притязательного, чем он. Луи хмыкнул. Вот уже пару лет случаи романтического свойства множились, но если он и воспользовался ими раза три-четыре, то все это было обставлено такой бездной предосторожностей, что намеки Аниты били мимо цели. Итак, он пожал своими невинными плечами, поднялся, потянулся и направился в ванную. Голос Аниты когтил его и тогда, когда он остановился перед собственным отражением в зеркале, отражением мужчины тридцати пяти лет, чуть уставшего, чуть задумчивого, но — чего уж там — с хорошей головою.

— Представляю, как я тебе надоела, — доносилось из комнаты, — но если я не скажу тебе правды, то кто ее скажет? Ты ведь нуждаешься в…

«И так далее… И так далее…» — подумал он, открывая кран с великим шумом. До-ми-соль, до-ми-ре… Было, было в этой мелодии какое-то обаяние, какое-то дерзкое веселье, что позволило бы записать ее в миноре, даже использовать скрипки, не теряя при этом живости. Решительно, ему нужен тут большой оркестр. Надо попросить Жан-Пьера оркестровать мелодию в достаточно быстрых ритмах…

Он взял тюбик с зубной пастой, отвернул колпачок и — замер. Позади него в зеркале возникло лицо Аниты, белое от гнева, словно сведенное судорогой бешенства, и он спросил себя спустя секунду, кто она, эта посторонняя, эта фурия, которая посмела стать между его музыкой и ни самим. Она приблизилась, положила руку на кран и яростным движением его закрыла. Он увидел, как побелели костяшки ее пальцев, а еще — голубой блеск сапфира в кольце, которое подарил ей два месяца назад к годовщине их свадьбы, уже десятой годовщине. Они поженились, чтобы вместе пережить самое лучшее и самое худшее, не ведая относительно себя, что самое лучшее с неизбежностью влечет за собою самое худшее.

— Ты мог бы, наверное, и смотреть на меня, когда в кои-то веки я говорю с тобою серьезно…

Она оперлась на умывальник рядом с ним, она дышала затрудненно, и в зеркале они видели двух врагов. Точнее, она смотрела на него как враг, он же был смущен, почти напуган этим ощущением ненависти — так близко. «Спокойно, — думал он, — спокойно». Он протянул руку, вновь открыл — осторожно — кран и щеткой провел по нижним зубам размеренным движением, слишком, пожалуй, размеренным. Потом щетку положил.

— Это не «в кои-то веки», что ты говоришь со мной серьезно, — начал он мягким тоном (слишком, пожалуй, мягким). — Ты не перестаешь говорить со мной серьезно. А не могла бы ли ты попытаться говорить скорее любезно?

Она было открыла рот, чтобы возразить, но он остановил ее, продолжая властно и быстро:

— Послушай, надо кончать с этим. Надо прекращать эти упреки, оставить эту манеру так себя вести. Ты утомляешь меня, Анита, ты надоела мне. Я слышу в голове мелодию вот сейчас, и слышу ее уже два часа: для кларнета, скрипки, я слышу ее для арфы, и что бы ты мне ни говорила, как громко ни старалась кричать, эта мелодия перекрывает твой голос. Ты понимаешь?

Он чувствовал, как им овладевает подобие неистовства, он сознавал его опасность, но не мог унять его: оно — так река взбухает от десятков малых потоков — питалось десятками подавленных вспышек гнева.

— И этой мелодией, — заговорил он медленнее, — если она мне удастся, я оплачу квартиру, машину, твои платья, мои костюмы, наши ежедневные расходы и даже обеды в ресторане с теми самыми людьми, которых ты --">