Жорж Санд - Лавиния

него чудная рожа: он хочет скорчить ее печальной, а она делается глупой! Да, все равно! Пройдем через калитку, что подле оврага. Жак отведет наших лошадей на край долины, а мы сядем на них у Лонниоского моста. Ну, Лионель, в путь. Бог любви да покровительствует нам!

Быстро проскакали двое друзей пространство, отделяющее Баньер от цепи гор, и осадили коней своих, только достигнув ущелья, которое тянется от Пьеррефита до Люза. Место это, бесспорно, самое дикое и самое прелестное в Пиренеях. Тут все принимает какой-то грозный вид. Горы сближаются; Гав^[1] шумит под сводами утесов и под лозами дикого винограда; черные бока скал покрываются плющом и другими вьющимися растениями, а темно-зеленый цвет их переходит в синий на отдаленных точках и в серый на самых вершинах. Оттого воды потока принимают то зеленый, то синий матовый отблеск, как это бывает иногда на море.

Огромные мраморные мосты, образующие каждый одну арку, перекинуты здесь с горы на гору над глубокими безднами. Ничего не может быть величественнее устройства и вида этих мостов, как будто плавающих в беловатом и сыром воздухе, который, кажется, нехотя спускается во рвы и овраги. В пространстве четырех лье дорога переходит семь раз с одной стороны ущелья на другую. Переехав седьмой мост, путешественники наши увидели, в конце ущелья, начинавшегося мало-помалу расширяться, восхитительную люзскую долину, на которую восходившее солнце сыпало лучи свои, между тем как высокие горы, тянувшиеся по обеим сторонам дороги, оставляли еще их в совершенной тени. Крик дикого дрозда не раздавался еще в высоких камышах потока; пенящиеся и холодные воды его с трудом освобождались от густой пелены тумана, одевавшего их. Около самых горных вершин тонкая полоса света едва позлащала неровную поверхность утесов и кудреватую зелень жигучек. Но в глубине этого дикого пейзажа, за огромными грудами гранита, чёрного, угрюмого и мрачного, как утесы на картинах Сальватора Розы, прекрасная долина, облитая розовым румянцем денницы, точно плавала в потоках света и уподоблялась золотой ткани, вставленной в черную мраморную раму.

— Как это хорошо, — вскричал Генрих, — и как я жалею, что ты влюблен, Лионель! Ты равнодушен ко всем этим красотам и думаешь, кажется, что самый блистательный луч солнца не стоит одной улыбки твоей мисс Маргариты!

— Согласись же, однако, Генрих, что мисс Маргарита — первая красавица во всех трех Великобританских королевствах.

— Да, если рассматривать ее по теории прекрасного, она совершенная красавица. А мне так это-то и не нравится. Я желал бы, чтобы она была не так совершенна, не так величественна, не так классически хороша, и если бы мне пришлось выбирать между Маргаритой и Лавинией, я предпочел бы мою кузину.

— Полно, Генрих, — сказал Лионель, улыбаясь, — тебя ослепляет фамильная гордость. Все, у кого только есть глаза, скажут тебе, что Лавиния совсем не красавица. Я знал ее в лучшие годы жизни и могу уверить тебя, что ее нельзя даже и сравнивать с мисс Маргаритой.

— Положим, что так, но зато как прелестна, как мила Лавиния! Какие живые глазки, какие чудесные волосы, какая очаровательная ножка!..

Лионель несколько времени утешался похвалами, которые Генрих расточал своей кузине. Находя наслаждение превозносить предмет своей страсти, тем не менее, по какому-то тайному чувству самолюбия, он был доволен, что слышал похвалы той, которую любил когда-то. Впрочем, это было только минутное тщеславие. Бедная Лавиния никогда не обладала вполне сердцем Лионеля, рано избалованного успехами в любви. Для мужчины ранние успехи часто бывают несчастьем. Слепое предпочтение женщин, глупая ревность ничтожных соперников — все это дает ложное направление уму и портит сердце, не укрепленное еще уроками опыта.

Лионель, до избытка насладившийся в своей жизни счастьем быть любимым, истощил все силы души своей. Ознакомясь слишком рано со страстями, он никогда уже не мог испытать истинной, глубокой страсти, и вот от чего под мужественной, прекрасной, полной жизни наружностью скрывал он холодное, пресыщенное жизнью сердце старика.

— Скажи мне, Лионель, отчего не женился ты на Лавинии, которая, по твоей милости, теперь леди Блейк, моя кузина и хорошенькая вдова после старого мужа? Я не защитник женщин и в полной мере уважаю нашу привилегию, по которой имеем мы бесспорное право делать с женщинами, что нам угодно. Но, рассматривая все прошедшее, я никак --">