Григорий Васильевич Романов - Жалоба

воду и ушел, оставив легкое похмелье и сухость во рту. Мысли прояснились, трезвость стала пробиваться в измученное лирикой сознание: Кто же я теперь, никчемная старуха или пожилая, но все еще женщина? Чего мне ждать от жизни: очередной пенсии и грядущих болячек или новых переживаний, ярких, неведомых эмоций? Что ответить на эти вопросы? Не сами ли они дадут ответы? …А впрочем, зачем ждать пенсию? Ее и так принесут. Двадцатого числа, как обычно…

Взяв письмо, она хотела положить его в стол. Но выдвинув ящик больше, чем обычно, увидела в дальнем углу свою первую жалобу, написанную когда-то Пал-Палычем и, как ей казалось, давно выброшенную.

Перечитав ее текст, она подивилась самой себе: Надо же, с глупой жалобы на слесаря жилконторы докатилась до признания в любви. Ну и метаморфоза!

История, начинавшаяся, как наигрывание Собачьего вальса на расстроенном пианино, вылилась в мощные аккорды бозендорферовского рояля, трубные тембры органа, осторожное соло кларнета и пронзительные вибрации натянутых скрипичных струн.

Потребности подступающей старости соединились с вожделениями ушедшей молодости и… отступили перед ними, зазвучав сперва жуткой кокофонией, переросли в удивительную симфонию.

Марья Ивановна остановилась перед зеркалом.

Марья Ивановна… Она давно уже называла саму себя этим именем-отчеством, но сейчас, глядя в отражение, все ее естество взбунтовалось против этого пошлого звания.

Какая я Марья Ивановна? Я Мария, Маша! Курносая девчонка с пытливыми глазами, стоящая в развевающимся на ветру платьице…

Боже, как же быстро пролетела жизнь. Остался только шум в ушах…

А может, это и не шум? Может это далекие гудки погибших заводов, возвещающие об окончании смены, выпускающих из своих проходных молодых рабочих с прямым взглядом и горячим сердцем. Из этих проходных выходил когда-то и ее Ваня, белокурый паренек, робко подаривший ей букетик из полевых ромашек.

А может быть, это веселый гомон ее свадьбы, прошедшей скромно, в хрущевке со смежными комнатами. И гости, милые лица друзей и родных, искренне улыбаются ей, поднимают бокалы с искристым шампанским, желают молодым дожить до золотого юбилея. И угасающая мама, лежащая за ширмой, на железной койке, тихо позвала ее, поцеловала сухими губами в лоб и сказала: Доченька, будь счастлива.

А может, это шуршание шин желтого такси, подъехавшего встречать ее из роддома с бесценным свертком на руках. Подступающее к горлу счастье материнства, сулящее бесчисленные радости и тревоги: пеленки, штанишки, синяки… Первые шаги и слово «мама», произнесенное новым и самым главным обитателем ее сердца.

А может, это шипящие звуки поезда, пыхтящего мощным дизелем, несущегося через знойный дурман, уносящего ее с семьей на Кавказ, к дивному Черному морю. Где грузины и абхазы, армяне и азербайджанцы, обнимают друг друга, как братья, предлагают сочные мандарины, таинственные чурчхелы, ароматные лаваши, поют по вечерам свои песни, переливающиеся удивительным многоголосьем…

Как же быстро прошло все это. И кому пожаловаться, что эти звуки прошедшей жизни отгремели, отзвенели, отшептали, превратившись в один монотонный шум. Перед кем ходатайствовать о воскрешении ушедшей молодости?

И что хорошего видит она теперь? Эти небесные угодники, чем угодили ей в жизни, чем помогли ей, от чего уберегли?

Сынок, милый Андрюша, разбился на проклятом мотоцикле, не оставив драгоценных внуков. Муж ушел.

Ей вспомнился день выхода на пенсию. Профессия была последним рубежом, который Марья Ивановна отстаивала, как могла, предчувствуя за ним серую бездну бессмысленного существования. Протянув лишних два года, она ушла, освободив дорогу молодым.

Вспомнились конфеты, коньяк… Веселые сослуживцы, отпускавшие глупые шутки, пытаясь скрасить неловкость, неуместность радости на этом «празднике». Снисходительные взгляды молодых сотрудников, уже поделивших между собой ее посуду, горшки с цветами. Начальник, подыскавший ей юную замену, говорящий дежурные здравицы, нетерпеливо поглядывая на часы. Вспомнились подаренные коллегами цветы, почему-то одни гвоздики, как будто их не дарили, а возлагали к тому месту, которое навсегда покидал состарившийся профессионал.

Ничто больше не связывало ее с жизнью. И кто же там, наверху, и за

--">