Егор Сергеевич Фаизов - Сахарный тростник

жизненного навета, что и как мне делать. Хотелось подольше послушать его голос.

Но вопроса не было. Я ничего не придумал.

Мы молчали. Мир сновидений начал распадаться. Я стал чувствовать реальный мир – холод, колючую траву, касание ветра.

– Скоро я уйду. Навсегда. Жизнь бессмысленна, если нечем заняться. Когда ленишься, приходят мысли о суициде. Придётся найти дело, которому ты посвятишь все время и всю энергию. Все так живут, и по-другому никак. Попробуй найти Киру. Еще раз. И не молчи, Кевин. Признайся ей. Скажи, а не отдавай глупые письма. И не бойся. Все равны перед смертью.

Отец протянул мне руку, в первый раз в жизни. И я почувствовал сухую твердую ладонь человека, прошедшего через многое. Последнее, что я помнил – листья бамбука, шелестящие на фоне неба.

Я проснулся в поле сахарного тростника.

«…синее небо застывает перед глазами, когда ты произносишь имя; имя того, кто приходит по ночам в кошмарные сны, безмолвный и величественный; наводящий ужас шторм в бесконечном океане. А на самом дне я нашел то, что искал годами – смерть в объятьях чудовища…»

Я хотел для начала попросить у всех прощения, кому доставлял неудобства – Карлу, Марии, Кире, соседке напротив, директору школы, которую я забросил. Забросил еще тогда, пока жил с отцом. Проблемы в школе, ну вы понимаете.

Меня перехватил Вольф. Как всегда, хорошо выглядящий, в новом чистом костюме, с идеальной прической.

– Пройдемте со мной, молодой человек.

Мы направились в отель, в котором я снимал комнату.

– Не хочу тревожить Карла, – сказал Вольф.

Он кивнул консьержке в регистратуре, мы поднялись в мою комнату. В номере было пусто и темно, возле зеркала на крючке висела моя старая кожаная куртка. В кармане еще оставались сигареты, и мне захотелось закурить.

– Присаживайся, Кевин-Томас.

Я сел на старый кожаный диван, на котором меня мучала бессонница. Вольф достал какие-то бумаги, карточки, но я знал, что это блеф. Это просто комедия, прелюдия.

– Итак, до меня дошла информация, что ты причастен ко многим убийствам. Так, посмотрим. Многочисленные рассылки в интернете аудиофайлов с так называемыми «симфониями». Интересно. Вот скажи, как ты это сочинял? Ты подозреваешься в теракте. Нападал на правительственные органы. И все через интернет. В наше время дети такие умные. Нет, чтобы учиться в школе, они вербуют людей в смертники.

Писал школьницам и подговаривал их к суициду. Еще, наверное, все на камеру снимал, да?

Вольф встал, подошел к зеркалу, посмотрелся.

– По моим подсчетам, тебе сидеть 56490 лет в самой строгой и самой тайной тюрьме государства. Есть что сказать в свое оправдание? Может, хочешь исповедоваться?

Мне нечего было ответить. Я выполнял все, что скажет отец. Так я был воспитан. Даже если он обманывает меня.

И если меня посадят в Тысячелетнюю тюрьму, я опять выберусь оттуда. Вольф поможет мне. Все повторится еще раз. Я получу загадочное письмо и буду сослан в этот город. Опять буду искать Киру и думать, как отдать ей письмо.

Сама моя жизнь бессмысленна, потому что я не являюсь человеком. Я не более чем нота, мои эмоции прописаны, а история выдумана. Как часть хорошей симфонии, я буду играть, буду плясать на сцене и делать то, что мне скажет отец. Не раз будет слышен звук этой игры, не раз я выступлю на сцене перед пустым залом, в надежде найти счастья. Эта музыка, Музыка Жизни и Смерти, будет повторяться вновь и вновь, проходя сквозь время и слои столетий, сквозь поколения и людские души. «… печальная песня, которую никто не слышит…».

Все будет повторяться до тех пор, пока я не закончу свою собственную симфонию Жизни и Смерти – «Сахарный Тростник». Пока не пойму, кто я, и чего хочу.

--">