(Allmark) - Стокгольмский синдром (СИ)

Раньше даже, чем произнесены были эти слова.

– Было ли это неизбежно? Не знаю. Некоторые ведь выходят из такого без последствий… Ну, без таких последствий. Некоторые даже не с повреждённым рассудком. Не знаю. Я не смогла. Я слабая. Когда меня освободили оттуда… Я не знаю, что они увидели. Хотела бы знать… Я ни с кем толком не могла говорить. Странно, да? Столько сперва тосковала без общения – а тут не кинулась никому на шею. Наоборот, забивалась в угол, молчала или скулила. Яркий свет, громкие звуки… я отвыкла от всего этого, мир пугал меня. Что они увидели? Загнанного, измученного зверька? Сломленную душу? Но слава богу, они не видели всего… Того, что было на самом деле. Что на самом деле во мне сломалось. Я устала бояться. Я не нашла сил ненавидеть. Я ни во что не верила. Этот подвал стал всем моим миром… Этот подвал и он. Он сперва, знаешь… воспринимался мною даже не совсем как человек… Как нечто отличное от человека по самой природе. Робот, инопланетянин. Он приходил, садился на мою постель и рассказывал мне, где он был и что делал. Я дрожала, конечно, как осиновый лист перед этим существом, способным сеять смерть, перед этой молчаливой сконцентрированной агрессией… И я сама расспрашивала его. Расспрашивала с интересом, с жадностью. Это ведь была живая речь, не тишина, не молчание, не одиночество. Не ненужность. Он рассказал мне о моей семье. Я попросила его узнать, что с ними. Он сказал, что мой брат погиб, разбившись на машине, мать повредилась рассудком и наглоталась таблеток, отец спился… Так я узнала, что мне не к кому больше возвращаться. Что меня некому больше ждать. Да, я узнала это ещё там… Когда его не было, я думала о нём. Мне хотелось его понять, чем-то помочь, как-то облегчить его боль. Да, я уже не о своей боли думала, а о его. Вот во что выливается благодарность за сохранённую жизнь, возможность помыться, принесённое яблоко… Ему тяжелее, думала я, ведь ему приходится снова убивать… Я жалела его и ненавидела тех, кто сделал с ним это. Когда он приходил, я обнимала его, и запах – брезента, крови, ещё чего-то – вроде машинного масла – уже не пугал… я начала балдеть от этого запаха. Когда он гасил свет и раздевался, я дрожала от нетерпения, я уже боялась совершить какую-то неосторожность, которая бы нарушила наши неписанные условности, я должна была оставаться жертвой, я не должна была… переставать его бояться… Это было и страшно, и сладко… пьяняще… И я сколько-то была послушной тихо всхлипывающей куклой, которой он приказывал… А потом срывалась, и набрасывалась на него с поцелуями, кричала под ним, садилась сверху… И он не всегда уходил сразу… Иногда я засыпала в его объятьях, прижавшись к его груди, чувствуя его руки на моих плечах. А иногда он засыпал в моих. И я укутывала его одеялом, и тихо гладила его волосы. И никогда, никогда я и не помыслила бы решиться зажечь лампу… Это было бы вроде греха. Это нарушало бы правила… Может быть, как в той сказке, знаешь…

Сисси кивала. Все эти слова – они были такие ожидаемые, такие… правильные… Она обнимала мать, ласково гладила её по рукам, поощряя говорить. Где-то внутри неё эта правда жила давно, и теперь такое счастье было её слышать… Тайна, которой не знал никто. Сочувствие, боль, скрытые от посторонних глаз… Привязанность от слова привязь… Она столько лет никому не могла открыть этого… потребность, которую нормальные люди назвали бы абсурдной – согреть и защитить… сеющего смерть. Как её собственная нестерпимая, болезненная жажда знать. Шагнуть навстречу. Вглядываться под маску. Погрузиться в омут. Да, мать, только мать может понять её.

– Когда я поняла, что беременна… То есть, когда я окончательно осознала, что я беременна, и это несомненно… Я ведь первое время и не вспоминала про месячные, не задумывалась, сколько прошло времени – там, без естественной смены дня и ночи, время воспринимается иначе. Через некоторое время – должно быть, месяц или два – я задумалась… но тогда решила, что они пропали от стресса, от тех условий, в которые я попала – всё-таки сидела в темноте, питалась не очень разнообразной и здоровой пищей… Ну, и тошнота меня тоже смущала не очень, тем более что случалась она редко. Но когда начал расти живот, это нельзя было отнести на счёт переедания, явно. Он сказал «мы что-нибудь придумаем», и я успокоилась. Я не знала в тот момент, чего я боялась больше – что он убьёт меня или что отпустит. Я боялась самой мысли о

--">