(Леди Феникс) - Руины (СИ)

Они кого попало не берут вообще-то, но Лаврова за тебя похлопотала, — в типично захоронковской манере речи с гребаной инверсией жалящими разрядами коротит единственно-цепляющий знакомо-болезненный набор звуков.

— Спасибо, — тянет Черных, на оптимистично-желтом листочке стикера выхватывая взглядом размашисто-торопливые строчки, чернеющие гелевой пастой.

— Да мне-то чего, это Лавровой спасибо. — Черных вторично морщится — проснувшиеся внутри черти, ехидно скалясь, разминают кулаки, вбивая резко-стремительные удары под самые ребра — хочется выть. От снисходительной доброты великодушной, мать ее, ментовской принцессы, впрочем, еще сильнее.

Как это милостиво с вашей стороны, блядь.

Мутная волна накативших воспоминаний швыряет на рифы с размаху, из легких кислород выкачивая — просто дышать уже фантастикой кажется.

— Ты, лапа моя, не кипешуй, дело сделаешь ровно и можешь дальше жизни радоваться с биксой своей, — по-змеиному неторопливо цедит Филимон, вспарывая ножом прозрачно-зеленую яблочную кожуру.

Черныху кажется, что это ему под кожу лезвие загоняют, издевательски-медленно поворачивая и наружу выпуская заиндевевшую от страха кровь.

— С какой еще биксой?

— А вот хотя бы и с этой. — Глянцево-цветным веером разлетаются по полировке столешницы стоп-кадры недавней встречи: он на крыльце ресторана и тонко-светлый силуэт в бежевом плаще контрастом рядом с распахнутым черным пальто; солнечно-золотистыми лучами пышные волосы по плечам. Спасибо хоть погон не видно.

— Ну так как, лапа моя, уговор помнишь? — вкрадчиво-хищным напоминанием давит заледеневшую тишину гребаный старый комбинатор и в ехидно-застывших мутных зрачках цепко-едкое понимание. — Все сделаешь?

— Сделаю, — голос хрипит предательски, как после вяжущей горечи нескольких подряд выкуренных сигарет и легкие саднит как от надрывного кашля, дым наружу выплевывающего.

Связываться с "правильными пацанами" для здоровья категорически вредно. И для жизни вообще.

Минздрав предупреждает, блядь.

— Катю-юш, а знаешь кого я сегодня встретил? — интригующе лыбится Захоронок, лучась удовольствием и неиссякаемым оптимизмом, детским практически. Даже театральную паузу в духе несостоявшегося актера Саблина выдерживает по всем правилам сценического искусства. — Бывшего твоего курсанта...

— Черных? — сорвавшийся вопрос царапает горло стальными когтями и на губах даже металлически-острый вкус крови явственно ощущается.

— Ну, Катюш, с тобой неинтересно, — на манер обиженного ребенка бурчит лейтенант и в кресле откидывается, привычно-расхлябанно делая пару оборотов за столом. — Откуда ты только все знаешь? Виделась уже что ли с ним?

Молча качает головой, отворачиваясь к окну — застекленно-серое небо давит ватно-душным, дождливо-влажным облачным одеялом — обесцвеченно-хмурое настроение в тон, что тут скажешь; хотя для осенней депрессии вроде не повод и еще не сезон.

Катя хронически и определенно не хочет этих воспоминаний, отдающих запыленным чувством вины, терпкой горечью сожалений и тысячей с лишним — почти что по сказочной классике — несостоявшихся встреч.

Тысяча и один минувший день и ярко-воздушная беззаботная сказочность не сочетаются по определению.

========== О ненаписанных письмах и потерянных адресатах ==========

"Здравствуйте, Екатерина Андреевна..."

"Дорогая Екатерина Андреевна..."

"Екатерина Андреевна..."

Словосочетания — заведомо провально-бессмысленный набор буквенных переплетений, узелками цепляющихся за шахматные клетки белоснежных пустых листов.

Пиздец как символично, правда же?

Черных помнит нервозно-вибрирующий отчаянный вскрик, болезненно-ярким фейерверком разорвавшийся в голове сквозь маслянистую муть наплывающей бессознательности и дурноты. Черных помнит дрожаще-прохладные пальцы, испуганно-успокаивающее "все хорошо" и "держись" и стремительно тающие айсберги в отчаянно-синих. Черных помнит, что тогда — в последний и первый раз — она называла его по имени.

Черных помнит светлые волны встрепанных волос на фоне темной фирменной дубленки и чужие крепкие руки,

--">