Шеррил Вудс - Побежденное одиночество

Младенец участвует в рекламе, а ты не сказал ни слова об этом.

– Это не младенец. Ему два года, почти три... – пробормотал он, стараясь не встречаться с ней взглядом.

– Все равно. Ты же прекрасно знаешь, что я не работаю с младенцами. Или детьми, – прибавила она, видя, что Рори опять собирается напомнить ей о возрасте ребенка. – Черт возьми! Я даже не снимаю рекламу, но из уважения к тебе... – Она в упор смотрела на него.

– Уважение твое я очень ценю, – быстро вставил Рори. – Но я действительно оказался в безвыходной ситуации. Парень, который должен был снимать, отказался в полночь... со своего смертного одра или чего-то в этом роде.

– Да у него был всего лишь насморк!

– Ну нет! Он достаточно болен, – защищался Рори. – Он сильно стонал.

– Наверное, он просто прочел сценарий... – прошептала Эшли, едва не задохнувшись от возмущения.

– Что ты сказала?

– Я спросила, почему бы тебе не подождать его выздоровления?

– Это невозможно. У меня все подготовлено. Я уже заплатил за время в студии. Отмена съемки будет стоить целого состояния. Мне нужен режиссер сегодня, и лучший. Твое имя первым пришло мне в голову.

– Как я поняла, ты не можешь задержать съемку и найти кого-нибудь другого?

– Нет ни одного шанса. Спонсор будет здесь через десять минут. Главный герой может прибыть в любую секунду, а съемочная группа, как ты видишь, уже готова.

На самом же деле группа казалась далеко не готовой. Ее участники походили на стайку голодных репортеров, ждущих начала большой заварушки. Эшли засомневалась, захочет ли вообще кто-нибудь из них попробовать снимать рекламу о туалетной бумаге с двухлетним ребенком в главной роли. Ребенком, который, возможно, только взглянет на нее – и закатит истерику на целых пять часов. Вся студия превратится тогда в море голубой туалетной бумаги. Или желтой. Или розовой.

– О черт... – пробормотала она, когда все эти образы пронеслись в ее голове.

...Когда Эшли закончила программу фильмов на студии ОСА – ту самую, что доставила Рори массу неприятностей, – она твердо пообещала себе, что никогда больше не пойдет на компромисс сама с собой и не возьмется режиссировать то, во что не верит. Она не верила в ценность рекламы туалетной бумаги.

...Когда она завершила свой бурный брак с ветераном кинематографа Гаррисоном Эймсом, вдовцом с двумя детьми, она также поклялась себе, что никогда больше, ни разу, не будет иметь дело с детьми. Его дети были воплощением террора, испорченными негодяями, такими, какими их могли сделать только вечно занятые, страдающие от сознания своей вины перед ними голливудские родители. Дети Гаррисона от первого брака практически уничтожили ее. Они возненавидели ее с первого дня встречи, обращались с ней, как со злой ведьмой из сказки.

Когда дети испортили свадьбу Эшли и Гаррисона, устроив скандал, она всеми силами пыталась простить их.

Когда медовый месяц на озере Тахое – выбранном, чтобы находиться поближе к детям, – был урезан, потому что им требовался отец, она заверила Гаррисона, что все понимает.

Она повторяла себе, что со временем завоюет любовь детей, но ничего из того, что она делала, не доходило до их сознания. Один Бог знает, как она старалась. Она прочитала все книги по уходу за детьми, какие только можно было достать, выслушала огромное количество советов от своей многознающей об этом деле матери и даже придумала несколько собственных приемов.

Сначала она была доброй и понимающей вне зависимости от того, как плохо они себя вели. В конце концов им было только одиннадцать и шесть лет, и они потеряли мать! Затем она попыталась стать для них другом, устраивала из каждой совместной прогулки нечто похожее на круиз вокруг света. Они отвергали все. Наконец, она опустилась до взяток, скупая целые магазины игрушек и грампластинок.

Гаррисон нерешительно пытался вмешаться, но все было напрасно. Его дети ненавидели Эшли слишком сильно, и в конце концов они победили. Гаррисон наотрез отказался наказывать их, а именно это и требовалось, но и она была не в силах делать это. Она постоянно прикусывала язык так, что едва не откусила его совсем. Для женщины, привыкшей высказывать свои мысли, это было самое ужасное из всего возможного. Ее самооценка стала ниже, чем у спортсмена, проигравшего более слабому противнику.

Два тяжелейших года убедили ее, что в ней не хватает чего-то, что нужно для того, чтобы справляться с детьми. Может быть, какой-то ген – --">