Хана Вишневая - Немного об успокоительных (СИ)

<p>

С каждым разом Шелия боится всё меньше и меньше.

Румменигге помнит первый раз, когда он наконец позволил себе к ней прикоснуться – спустя всё это время, пока она находилась рядом; первый раз, когда он осмелился сделать её своей.

И – это было почти страшно. Вот так вот наблюдать, как из пятнадцатилетней вспыльчивой дурочки Шелия медленно, но верно превращается в ж е н щ и н у; как останавливается на необходимом минимуме её рост, как меняется фигура, как из несуразного и зачастую нелепого нескладного подростка Линч превращается в ту, которая ловит чужие взгляды мимолётом и почти непринуждённо. Следить, как меняются её причёски и доспехи, приоритеты и ценности – и оставаться рядом, позволяя себе изредка всплески откровенных издевательств над ней (но больше всё-таки над собой).

Майор мог взять её когда угодно, Шелия, может быть, даже не стала бы сопротивляться – но только недавно она стала принадлежать ему.

В общем, за границей мирной жизни рамки морали слегка размыты, потому что каждый день может оказаться последним. Воровство – мне нужнее – осквернение захоронений – мёртвым уже всё равно – изнасилования – если я спасаю миры, то имею право взять, что хочу – убийства – впрочем, оправданий последнему так и не придумали. Нравственность разлагается точно так же, как трупы убитых порождений зереки – и тела погибших эльтеров.

Все привыкли.

Всем всё равно.

Майор ждал, пока Шелия повзрослеет, пока Шелия сделает свой выбор – ждал всё это время, потому что кто будет поддерживать какие-то ценности у солдат, как не их собственный командир?

И никто из них об этом не упоминает – но и не жалеет точно так же.

***

С каждым разом Шелия боится всё меньше и меньше.

Если в первый раз она прятала глаза, утыкаясь лбом в его плечо, если её трясло от сдерживаемого голоса, если она отворачивалась, не зная, а как теперь, но чувствуя, что всё было правильно и вовремя – то теперь она может даже прийти сама.

Шелия шутит по этому поводу, Шелия кусает его за ухо, Шелия лезет руками, куда не надо – и отскакивает, как-то совсем по-детски трогательно пунцовея, если в палатку кто-то заходит.

Шелия подставляется под его руки, доверчивая и тёплая, Шелия не прячется за простынями, разрешая рассматривать её, выцеловывать каждый сантиметр светлой кожи.

Шелия не боится и позволяет – и чувствует себя очень счастливой от этого.

***

Более того, Шелии нравится это всё. Все эти прикосновения, когда можно кусаться; принадлежать кому-то, становиться одним целым. Шелии нравится секс и как перспектива – перспектива красивая и часто романтизированная, возвышенная, а оттого очень смешная; и как хитросплетение тел, вся эта возня на покрывалах, мокрые от пота виски и смешные, иногда совсем не сексуальные, звуки.

Один раз Шелия так и говорит: мне нравится. Нравится заниматься сексом с тобой. И замолкает, пробуя сказанное на вкус, внутренне сжимаясь и понимая, что большее пока сказать не готова.

А вообще-то – ей хочется. Описать, как ей нравится, когда он её трогает, когда его руки и язык… но об этом пока Шелия стесняется даже думать. Шелия любит ушами – впрочем, тут уже во всех смыслах, потому что когда Румменигге наклоняется к её уху и выдыхает, ей кажется, что она ненадолго сходит с ума, и внутри всё поднимается горячей волной – но говорить для неё точно так же важно.

Пока что говорить – интимнее, чем она может себе позволить.

Пока что.

Один раз Шелия так и говорит: мне нравится. Нравится заниматься сексом с тобой.

Это, конечно, подразумевается – но говорить об этом нужно. Слышать это – важно.

Румменигге заливается краской так, как не краснел уже лет десять.

Шелия смеётся.

***

Все эти мелочи, нужные и откровенные, конечно же, остаются между ними – ну или почти между.

–

--">