Георгий Оскарович Марчик - Первая и единственная

бывшими товарищами по работе. Не знаю. Устроился на другой завод. Буду откровенен — я вышел на свободу все тем же легкомысленным парнем, хотя и был поколеблен в своем «крэдо». Вскоре меня вновь потянуло на «красивую жизнь», а какая она представления об этом были у меня весьма своеобразные. Мне бы чуть больше подумать о своей судьбе. Чуть серьезней поразмыслить, все взвесить, а потом уж и пошагать вперед. Так нет. О чем долго думать с такой подмоченной репутацией. Все равно, решил я, веры мне больше не будет. Отдамся-ка я на волю волн, авось они куда-нибудь вынесут. Устроился шофером — имел права. Увы, жизнь полна злоключений.

На новом месте я тоже долго не продержался. Не прошло и месяца как ко мне с улыбочкой подкатил один фиксатый. Так у меня сердце и екнуло. Нашли. «Ждать тебя будет сегодня вечером один знакомый там-то и там-то. Придешь?» «Приду»…

А куда деваться? Надо идти. Пошел. Как чувствовал — ничего хорошего эта встреча не обещала. Оказалось ждал меня Гришка — старый вор-рецидивист с испитым ватно-серым лицом. Строгий ревнитель воровских законов. Приподнялся со стула и сунул согнутую лодочкой руку. Налил стакан водки, пододвинул «Пей!» «Потом!» — попробовал я отказаться. «Пей сейчас!» Выпил.

«Баранку крутишь?» — спросил он. «Да вроде того». «Машина нужна, хату одну будем брать». Я молчал, хотя и понимал, что должен ответить. Оглянулся — у двери стоял фиксатый, улыбался.

«Чего молчишь? — с вялой насмешкой спросил Гришка. — Косого помнишь?… Нет его уже на белом свете, царство ему небесное. Тоже хотел за-вязать… Ну, так как? Может еще выпьешь?»

«Мать у меня больная… — сказал я, отчетливо понимая, что все это зря. — Бели снова сяду — кранты ей».

Гришка нагнулся, быстрым движением выхватил откуда-то снизу острозаточенный сапожный нож «А вот это видел? — заорал он. — Всех сук на нож, всех…» Он отбросил нож и стал тыкать себе в шею двумя растопыренными пальцами, изо рта у него летела слюна, а глаза безумно сверкали. Он трясся как припадочный, разорвал на себе рубаху, обнажив худую, бугристо выпирающую вперед грудь.

Все шло как по писанному. Психическая атака должна была убедить меня в серьезности разговора. Затем, как и следовало ожидать, Гришка успокоился и вновь спросил, будет ли машина. Увертываться, крутить не имело никакого смысла. Ответ должен был быть только однозначным — или да, или нет. Сказать «нет» — у меня не хватило смелости. Сказал — «да». А сам решил на следующий день сесть в поезд и уехать… Понимал — Гришка не шутил.

Уехать-то уехал, вернее удрал; поддавшись то ли страху, то ли порыву. А куда? Кто меня ждет там, куда я решил смотаться от греха подальше? Кто меня там ждет, кто даст работу?

Жилье? И здесь-то в родных местах с трудом устроился. Тошно вспомнить сколько претерпел унижений. Кому я там нужен? Своих мазуриков не знают куда девать. Эх, ма… Как бы не пришлось возвращаться, не солоно хлебавши. И тут — надо же — встретил Шурку. «Айда, говорит, по договору в лесостроительную экспедицию. Все лето на воздухе и подработаем заодно». «Ладно, поехали», — обрадовался я. Мне-то было все равно. Вот с этого, собственно, и начинается мой рассказ. А то была как-бы предыстория. Чтобы все стало понятно.

В группе нашей было шесть человек. Пять мужиков, одна девушка, техник-лесостроитель. Она же наш руководитель. Мы нашли ее в маленькой деревеньке, куда она прибыла двумя днями раньше. Когда я увидел ее, то не поверил своим глазам. Это была Валя. Разумеется, повзрослевшая, возмужавшая. Но все с тем же нежным румянцем на щеках, будто кожа ее подсвечена солнышком. Я не подал виду, что мы знакомы. Поздоровался и все. Она тоже не выразила ни особого удивления, ни радости. Когда все вышли из избы, я попросил ее: «Ты не говори другим, что знаешь меня. Так я думаю будет лучше». Она согласилась: «Я тоже так думаю». И улыбнулась. Хоть и повзрослела, улыбка у нее осталась прежней — доверчивой и ласковой, слоено у ребенка, который ждет от тебя чего-то хорошего.

Ах, Валечка, Валя, до чего же ты все-таки изменилась за эти годы. Смотришь на тебя и пьянеешь от одного твоего вида. И я изменился. И смотрю на тебя совсем другими, чем раньше, оценивающими глазами. И облизываюсь. Ты для меня уже не просто школьный товарищ, соседка по парте, а объект вожделения, лакомый кусочек. Вот каким я стал циником. Сунулся было к тебе. Трали-вали, мол, ты похорошела, не узнать, ха-ха. Не прогуляться ли нам вон к этим кустикам. Ты не рассердилась. Просто --">