Георгий Оскарович Марчик - Первая и единственная

Георгий Марчик Первая и единственная

На столе передо мной лежит разорванная пополам, помятая, слегка пожелтевшая фотография размером с сигаретную пачку. С лукавой улыбкой смотрит на меня с нее юная девушка в белой летней блузочке. Она словно хочет сказать мне что-то. На обороте фотографии аккуратно выведены слова: «Помни копию, храни оригинал». Когда-то меня слегка раздосадовала и даже обидела эта надпись. Я ждал более сердечного посвящения. Кроме того, мне был не совсем понятен смысл этой фразы: «Помни копию…» Кто в данном случае копия? А кто оригинал? Она или фотография?

Фотографию эту Валя подарила мне на выпускном вечере. С первого класса мы сидели с ней за одной партой. Я любил ее. Старый прекрасный сон. Он промелькнул как один светлый миг, как солнечный блик на воде. Белоствольная березка за окном поезда. Соскользнувший с дерева сухой лист в пору золотой осени. Какой след от них остается? В сердце? В памяти? В жизни?

Эту фотографию разорвала на две части и смяла она сама. Но это уж потом, спустя много лет. Я любил ее, но не понимал, что люблю. Я тогда ничего не понимал. Был глуп и самонадеян, как молодой петушок. Признаться даже себе в том, что я люблю ее, было свыше моих сил. Любить ее, обыкновенную девчонку? С какой радости? За что? Слишком я привык к ней, знал, как свои пять пальцев.

День и ночь готовится к урокам, потом сидит, руки между сжатых колен и дрожит от страха словно крольчиха, поднятая за уши. Боится, что ее вызовут. А вызовут, краснеет, бледнеет, запинается. Кто-то назвал это повышенным чувством ответственности. Всегда о ком-то заботится, кому-то помогает, за кого-то переживает. О себе бы больше думала. А то ходит в одном и том же платьице и кофточке. Девчонки модничают, а ей хоть бы что. Смеется: «А мне лишь бы чисто было и аккуратно».

Она, конечно, догадывалась, знала, что я ее люблю. Иной раз посмотрит так удивленно, даже с упреком — мол, ну что же ты, Гена? Это меня, конечно, бесило. И я старался какой-нибудь выходкой доказать, что мне на нее плевать. Она могла заплакать, но никогда ни в чем не упрекнула.

На выпускном вечере — шумном, бестолковом — все были охвачены телячьим восторгом — я тоже был в каком-то горячечном настроении — к тому же выпил два стакана вина — она подошла ко мне — веселая, с пылающими щеками, возбужденными глазами, взяла за руку, увлекла за собой: «Пойдем!» Рука ее, сухая и теплая, подрагивала — из нее словно било током. Мы вышли из зала, спустились этажом ниже, подошли в коридоре к окну. Я стоял и, как мне казалось, насмешливо улыбался.

В лунном свете она стояла передо мной словно березка, трепещущая каждым своим серебристым листом. Мы помолчали, потом достала из сумочки, то ли из книги — сейчас уже не помню — и протянула мне маленькую фотографию: «Это тебе. На память». Я нерешительно взял фотографию, и тут она вдруг поцеловала меня в губы. У нее были теплые, мягкие, ласковые губы. От неожиданности я опешил. Она улыбнулась: «И это на память». Повернулась и убежала. А я стоял еще некоторое время, разглядывая фотографию. Потом пробормотал: «Ну, вот еще выдумала» и вернулся в зал.

Вот и все, что можно сказать о наших отношениях. И все-таки отношения были. Без поступков и даже без слов. Без, если так можно сказать, внешней формы. Из нее в меня словно переливалась теплота жизни, благородство. Но во мне жило два «я» — один грубоватый, самонадеянный и самовлюбленный позер, фанфарон, живущий в каком-то условном, выдуманном «красивом» мире, второй, второй, по моим тогдашним понятиям слюнтяй, тюха-матюха. Первый грубо и бесцеремонно подавлял второго, не давал ему выпрямиться, проявить себя.

Я хотел казаться кем-то значительным, корчил из себя аристократа. А какие они, аристократы, представлял очень приблизительно. В основном по фильмам. Вот и манерничал. Главным было пустить пыль в глаза. Красиво одеться, красиво пройтись по улице, красиво подъехать к кафе на такси, красиво посидеть в ресторане.

Поза убивает живое, настоящее. Начинаешь не жить, а позировать. Все делаешь для виду. Даже девушку выбираешь с таким расчетом, как она будет смотреться. Чтобы не ударить в грязь лицом перед такими же шалопаями, как сам.

Из школы мы разлетелись, кто куда. Школа подвела черту под нашим детством. Все, что осталось за этой чертой казалось мне не настоящим, не всамделишным, а было каким-то подготовительным этапом к взрослой жизни. Я ее понимал так: все тормоза отпущены, живи, как хочешь, ты сам себе --">