Алексей Петрович Бородкин - Пять картин

Картина первая: Спонсор

Доктор позвонил поздно, в первом уже часу ночи. Анна Адамовна посмотрела на телефонный аппарат (без малейших эмоций), сняла трубку – трубка сразу ожила, зарычала, зафыркала словами. Пару секунд женщина удерживала её на коленях (собираясь с мыслями), затем поднесла к уху:

– Я вас слушаю.

– Ну, наконец!..

В первые мгновения показалось, что доктор (звонил Михаил Николаевич) вдребезги пьян. Он перескакивал с одного на другое, сбивался, повторял слова по нескольку раз, суетился, как комнатная собачонка на уличном морозе.

– Срочно приезжайте! Есть меценат… то есть донор… спонсор… донор. А чёрт, я пришлю за вами машину… нет, лучше приеду сам… Нет, сам я приехать не могу, не имею права! Мне нужно подготовиться. Приедет Бескровный… я попрошу…

Анна Адамовна пропускала через себя словестный поток и ждала. Ждала, когда появится четкая конкретная инструкция, как поступить ей. Врач оказался слишком взволнован и точных "цэ-у" не мог сформировать. Тогда женщина взяла ответственность на себя:

– Мы будем готовы через двадцать минут. Этого достаточно?

Криг (Михаил Николаевич) ответил через паузу. Анна Адамовна подействовала на него отрезвляюще (как и всегда).

– Ночью без пробок… да. Думаю, да. Достаточно. И… – доктор остановился. – Сегодня великий день.

– Будем надеяться.

Анна Адамовна прошла в спальню. Верхнего света зажигать не стала, подошла к кровати дочери.

– Астя!

Дочь спала крепко и сосредоточено. Вдумчиво. Так спят чрезмерно уставшие люди, или грудные младенцы, сон для них – прямая должностная обязанность.

– Астя, проснись! Нас вызывают.

Женщина включила ночник – яркий, режущий – дочь тут же открыла глаза. Она всегда тянулась к свету, любила летние дни, такие, чтобы в обед, часов около четырёх, делалось знойно и солнечно до одури. Чтобы трава и листья вяли, от света выгорали краски.

– Удивительно… – проговорила дочь.

– Что именно?

– Как быстро пролетела ночь.

– Нет, ночь ещё не пролетела, – голос матери стал низким грудным. Любящим. – Нас вызывают.

Несмотря на краткую передышку, на щеках девушки уже играл румянец. Под ночной сорочкой проступала развитая грудь. Анна Адамовна подумала, что её дочь зачнёт и родит здоровых детей (подумала не без гордости). "И счастлив будет муж, её познавший", – прилетела цитата из ниоткуда.

– Надо умыться и собраться. За нами пришлют машину.

Через двадцать минут Анна Адамовна и Астя стояли у подъезда. Было тихо и пусто; формально присутствовал фонарь – желтушный лампион; покачивалась ветка. Машина не приходила ещё четыре минуты, и четырежды мать подумала, что доктор катастрофически непунктуален, а она – неразумная – допустила оплошность: можно было перекусить: "Неизвестно, как всё сложится".

Подъехала "Волга" – тёмная машина из тёмного прошлого, – доктор Бескровный (тоже врач, коллега Крига) распахнул дверь: "Садитесь!"

Анна Адамовна с дочерью уселись позади. Доктор молчал всю дорогу. Лишь однажды, подняв к зеркалу глаза, произнёс: "Ничего не знаю. Никаких подробностей. Криг позвонил, сообщил адрес". Анна Адамовна кивнула, принимая извинения Бескровного.

…Криг шагал за стеклянною дверью кабинета (мелькала светлая тень), жестикулировал, что-то записывая на диктофон. Этот простецкий до примитивности деревенский человек долгое время был для Анны Адамовны загадкой. Потом она поняла, что док – гений. Только и всего.

Михаил Николаевич умел трое суток кряду спать на кушетке, питаться "дошикраком" и вяленым кизилом (присылали родственники из Ферганской долины; посылки приходили в тряпичных тюках-коробках с сургучовыми потрескавшимися печатями, и вопиющими орфографическими ошибками в адресе). Чтобы поддерживать бодрость жевал табак "насвай" – он тоже таился в посылках. Умел выслушивать от технички пролонгированные томительные нравоучения о трудностях поддержания чистоты в "муниципальных объектах здравоохранения" (рыхлая полная техничка выписывала "Медицинскую газету" и прекрасно владела понятиями)… делал неловкое замечание, словно бы оступался, чтобы потом извиняться, тосковать, возвращать свои слова обратно и ещё полчаса выслушивать нравоучения. Но в операционной он был велик. Демон. Врубелевский демон: гривастый, чернявый, рельефный, беспощадный.

От главной хирургической медсестры валил пар, когда заканчивалась операция, и она выползала из кабинета. Анестезиолог глухо матерился, --">