Клифф Хэнгер - Не в себе

поставил чайник, заварил землистого пуэра, прилёг на диван и задумался. «Всё же отличная идея с ватой»,– решил он. «Что старый безумец сотворит в следующий раз?» Потом стал обдумывать её внезапное появление и незаметно для себя самого отключился.

Разбудил звонок. Он долго выбирался из липкого теста сна, в котором бегал почему-то босиком и открывал какие-то двери, потом, ещё не проснувшись до конца, долго искал телефон, не прекращающий трезвонить.

Голос спросил:

– Разбудил?

– Уже не сплю, говорите.

– Годовщину смерти отца отметим? Собираешь народ? Завтра утром прилечу, на кладбище сразу поедем. Это дядя Женя.

Он повесил трубку. Дядя Женя был другом отца. Другом юности, хранителем таких совместных воспоминаний, которые в старости кажутся самыми яркими в жизни. Тоже активный походник-экспериментатор и любитель полётов. Тот самый, с которым неуёмный активный отец отправился в свой последний поход.

Дядя Женя обладал одной странностью. Он менял слова. Менял, везде, где их видел и слышал: напевал песни, исправляя текст, стирал буквы на табличках и подписывал свои. В метро он, конечно, стирал краску, исправляя на дверях «не прислоняться» на «не слон я», а «места для пассажиров с детьми и инвалидов» на «ест пассажиров с детьми инвалид».

В больнице, где работал, «морг» благодаря его стараниям превратился в «море», а «операционная» в «оперу».

С отцом они познакомились на «флэте», на вечеринке 60-х: «танцы на костях», как тогда говорили. У его коллеги, озабоченного, но доброго рентгенолога, любившего собирать компании свободных от предрассудков хипповых дев.

Тусовки очаровали отца, да и много ли надо было вчерашнему ребёнку послевоенных лет. Гитара, ароматный дым, трипы, походы, любовь – всё это захватило его. Тогда появились друг и женщина. Друг остался на всю жизнь, женщина родила ему сына, но как-то вышла из квартиры за зубным порошком и исчезла.

Общие знакомые рассказывали, что встречали её в Москве, Казани, Костроме, Вологде. Он метался, срывался, ехал, искал. Хотел было закончить эту жизнь, но не понимал, как в ней оставить сына. И гитару… очень жалко было оставлять гитару по эту сторону оси абсцисс, да, пожалуй, главное – гитару.

Когда же она через много лет прислала открытку со штампом Канады и намёком на приглашение и воссоединение, он не почувствовал уже ничего.

Просто выкинул открытку. Не сохранил её адрес и не рассказал никому, даже сыну. А тот и не спрашивал никогда про маму. Сыну нравилось думать, что он такой особенный. Ребёнок дружбы народов. Ребёнок дружбы дяди Жени и отца.

Дядя Женя однажды принёс что-то эдакое из своей больницы. Отец употребил это и улетел, но уже обратно не вернулся. Были непонятные разбирательства, похороны, увольнение. Дядя Женя уехал на поезде во Владивосток, успев, несмотря на неловкость момента прощания, исправить «стоп-кран» на «стоп-кря».

Тогда он на автомате вернулся домой в их квартиру на Петроградской и сел прямо на пол, не понимая, как жить дальше.

Решил жить, как все живут. Как жили его соседи и друзья. Как жила вся страна.

Жил и делал вид, что всё у него в порядке. Стал сам себе отцом. Стал сам себе сыном. Устроился на хорошую работу, съехал от себя-отца: «не всё же век взрослым мужикам жить вместе, в самом-то деле!», – всё как люди говорят.

Съехал, но исправно навещал квартиру по субботам, держал себя-отца в курсе всех дел и изощрённо издевался над собой-сыном.

Дядя Женя прилетал раз в год на годовщину смерти, они ездили на кладбище к отцу, гуляли по городу, распевали новые песни, заменяя в них слова. Где могли исправляли надписи: рекламы и разных табличек стало много, а дядя Женя сильно сдал, сноровка была не та.

Настал год, когда дядя Женя не прилетел. Тогда он сам полетел во Владивосток, нашёл могилу и исправил на могильной табличке «Евгений Прискалов» на «гений риска». Прилетев обратно, прекратил общение и с ней. Решительно расстался: срезал ножницами свою единственную любимую – молчаливую мозоль.

Fin

--">