Ксения Шелкова - К нам осень не придёт (СИ)

К нам осень не придёт

Пролог

Уже много времени прихожане Николо-Богоявленского собора промеж многочисленной и весьма навязчивой нищей братии примечали женщину, что сразу привлекала к себе внимание — и поведением, и видом, и манерой держать себя. Язык не поворачивался назвать ее «попрошайкой».

Это была еще не старая женщина, высокая, статная, с прямой спиной. Зимой и летом она одевалась в чёрное, на голове носила чёрный платок, так что сказать, какого цвета ее волосы было совершенно невозможно. Даже в сильный холод или ливень, коими так богат петербургский климат, на ней нельзя было увидеть никакого теплого одеяния, даже самого грубого потертого армяка, вроде тех, в которые кутались остальные нищие обоего пола. Летом она ходила босиком, зимой обувалась в грубые смазные мужские сапоги.

И в поведении она резко отличалась от других обитателей паперти: появлялась раным-рано, почти все время проводила в молитвах перед иконами, или просто преклонив колена на ступенях храма; никогда не разражалась перед прихожанами плаксиво-монотонной скороговоркой, жалуясь на свою горькую судьбину. Не прикидывалась калекой, хворой, слепой. Ее нельзя было найти вечерами в кабаке, в компании пьяных забулдыг и их опустившихся подруг. И когда прихожане вглядывались в ее худое, суровое, бледное лицо с впалыми щеками, хранившее следы былой красоты — поневоле многие чувствовали к ней уважение.

Казалось, эта нищенка когда-то знавала лучшие времена, и пришлось ей пережить очень многое. Ее усердие в молитвах, полное отсутствие жадности к подаяниям — она всегда брала ровно столько, сколько подавали — так же возбуждало сочувствие и интерес.

Она, по-видимому, была бездомной; с некоторых пор повелось, что, если у нее не было денег на ночлег, ее стали приглашать переночевать прихожанки, жившие неподалеку. Она не отказывалась, благодарила поясным поклоном, крестила очередную благодетельницу, чуть слышно шептала молитвы.

Эта женщина никогда ни с кем не беседовала. Она, несомненно, вовсе не была немой, при этом любознательная матушка, супруга одного из иереев, пыталась было разговорить нищенку, но та упорно отмалчивалась. Однако, поскольку настырная матушка так и приступила с расспросами: мол, откуда? Чья? Давно ли в Петербурге? Какого звания? — и тому подобное — нищенка знаками попросила клочок бумаги и карандаш. И удивленная матушка прочла корявые, но совершенно грамотные строки: «дала я обет молчания, до тех пор, покуда Господь наш к себе не призовет».

— Как звать-то тебя, странница? — был очередной вопрос.

Женщина немного помедлила, точно затруднялась, или вовсе не желала отвечать, но потом всё же написала:

«А Нюркой зовите, коли надобно».

Помимо сего рассказала Нюрка, что пришла в Петербург издалека, званием мещанка, мужа схоронила, никакой родни в Петербурге не имеет. Мол, после мужниной смерти решила богомолкой нищей по миру пойти, грехи свои и его отмаливать.

Словам на клочке бумаги все легко поверили — и Нюрку-молчальницу еще больше полюбили и зауважали. Ее просили молиться за болящих, путешествующих, за души покойных; прихожане, видя ее скудную и трезвую жизнь, которую она вела с таким суровым достоинством, верили, что Нюрка — юродивая Христа ради, что добровольно взяла на себя подвиг молчания и непрестанной молитвы.

К тому же Нюрка-молчальница как-то сумела заставить остальных нищих уважать себя — что, учитывая их нравы, было и вовсе неслыханно. Буквально в первый же день к ней подошла Мотька-Жаба, дородная бабища средних лет, что показывала сердобольным прихожанам кучу крошечных ребятишек (взятых напрокат в многодетных семьях), и при этом мастерски симулировала паралич правой руки. Она умела виртуозно лить слезы, рассказывая, как жестокий пьяница-муж перешиб ей руку, а потом и помер, оставив вдовой с малыми детками… В действительности же эта попрошайка отличалась богатырской силой, безжалостностью к своим маленьким «подопечным», и верховодила всеми никольскими нищими. Новую соперницу она попыталась сразу «взять в оборот» и выгнать с паперти. К удивлению Мотьки-жабы, Нюрка-молчальница не только не стала перед ней заискивать, а лишь глянула на нее с бесконечным презрением, и, не удостоив ни единым словом, прошла к храму, стала на колени и принялась молиться. На грубую брань и угрозы в ее адрес Нюрка не отвечала вовсе, а когда --">