(Anless) - Полшага (СИ)

не подпрыгивать, будто одержимая, потому что ей кажется, что холодный камень тюрьмы — горячий.

Чрезвычайное распоряжение Министерства. Очередное. Она их уже ненавидит. От одного лишь сочетания слов и ритмов её тошнит, а пальцы сами собой в кулаки сжимаются. Красивая подпись министра Бруствера жжёт глаза.

Может, все вокруг нормальные, правильные, а она одна сошла с ума?

В холодном колодце замка мрачно и больно. Гермиона чувствует, как ноет, болит, печёт каждая клетка тела. Она поднимает голову, слышит, как хрустнула шея, но почти не ощущает этого, судорожно напрягает пальцы, чувствуя покалывания в мизинцах обоих рук.

Она входит в камеру, открывая её заклятьем, неуверенная и почти что сломленная.

Гермиона болит, словно опухшая рана.

Гермионе страшно.

Драко сидит в углу своей камеры, равнодушный к дементорам. Он стал серым, как мокрый асфальт. Он теперь безразличный, будто само равнодушие. Ползущие, кружащиеся вокруг монстры, крадутся в его сердце и выхаркиваются оттуда чахоткой.

Он больше не боится. Он больше не может бояться.

Гермиона делает ещё шаг, крошечный, хватается за решётки, обжигающие кожу льдом, и смотрит вперёд, на его фигуру. Если бы она была скульптором, вылепила бы из него равнодушие.

— Меня прислали сообщить тебе, что, если не раскаешься в своём прошлом, тебя приговорят к казни, — холодно чеканит она и уже мягче добавляет, — Драко.

По сути, впервые, пробуя это имя на вкус.

Он неохотно, медленно поворачивает голову, лениво целует её взглядом, с головы до ног, корчится в улыбке, больше похожей на спазм, и снова глядит в никуда. И снова плюёт на приготовившегося атаковать дементора.

Он совсем один, и ему плевать.

Рядом с Гермионой охранники, вокруг неё люди, в её постели, обнимая за талию, — Рон, но Гермиона выть хочет от боли и несправедливости. А ещё — закутаться в одеяло с головой и навсегда исчезнуть.

Гермиона прячется в одиночество и кутается в боль.

Гермионе страшно.

— Пожалуйста, подумай, — зная, что уговоры бессмысленны, едва не возненавидев себя за то, что не привыкла сдаваться, продолжает она, слыша, что голос надкололся, будто хрустальная чашка.

Она хочет бросаться на эту решётку и стучать кулаками, пока на них не выступит кровь, и пока она не сломает костяшки пальцев. Но не может сделать больше ни шага, не может нарисовать ни единого движения.

Она хочет плакать, рыдать, всхлипывать, но слёзы застряли в глазах, внутри, словно проклятые катаракты.

Она хочет помочь, спасти его, но бессильна спасти даже себя.

Она себя ненавидит.

И Гермиона говорит охранникам, что визит окончен. И сжимает в пальцах ключ. И, повернувшись, идёт прочь. А надо бежать, сломя голову и, быть может, ломая ноги.

И ощущает его взгляд, терзающий её спину.

Она хочет обернуться, но знает: нельзя.

Между ними — полшага. Целая пропасть.

***

Гермиона возвращается в кабинет, где стены узкие и давят сознание. Она дышит рвано, часто, обжигая себя горячим дыханием. Жмурится, сражаясь с собственными демонами, что визжат в голове на ультра-звуке.

Не передумать. Не передумать.

Нельзя передумать.

Гермиона открывает ящик крохотным ключом, плюя на заклинания, хватает бумагу, которая, чёрт побери, вся в следах потных пальцев.

Сова для миссис Малфой с предупреждением о том, что через пару дней случится с её сыном. И с мужем, наверное, тоже. Это единственное, что она может сделать. Последнее, чем она может помочь.

И всё же, оправляя сову, Гермиона чувствует надежду. Как чувствует и то, что надежда ложная. Такая же фальшивая как и вся её жизнь ныне.

Сова, что вылетает по адресу — её акт милосердия, а, может, её интерлюдия предательства. Сова, что вылетает по адресу — начало её коробящейся, трескающейся, раскалывающейся на куски бездны.

Между ними с Драко Малфоем теперь полшага.

Ещё никогда они не были так далеки.

--">