Паола Маршалл - Секретная миссия

однажды нас подвести. Но не сегодня. Разумному человеку нетрудно обыграть глупого мальчишку.

Алинсон поднял голову. Его нос больше не кровоточил. Он угрюмо произнес:

— Наверное, вы вправе смеяться надо мной.

— Никаких «наверное». Убей вы меня сейчас, вас ждала бы виселица. А окажись у вас в руках ваши расписки, вы так бы и катились вниз, громоздя один долг чести на другой. Считайте, вам повезло, что отделались разбитым носом. И стойте прямо, не изображайте испуганного дурачка. Я намерен прочесть вам мораль и требую внимания.

— Я весь внимание, милорд. На меня, наверное, умопомрачение нашло — такое сделать. Но потерять все… вы понимаете…

— Скажу откровенно — не понимаю. Я вообразить себе не могу, как бы это я вдруг взял и проиграл чужие деньги и свой собственный дом. И еще стал бы угрожать убийством. Нет, нет и нет, не понимаю… а вы понимаете?

Алинсон опустил голову. Видимо, придя в себя, он мучился теперь раскаянием.

— И все-таки я разорен, — пробормотал он. — А ждать от вас милости я не могу.

— Как раз перед тем, как вы явились сюда разыгрывать свою трагедию или, скорее, мелодраму, один мой чувствительный родственник просил меня вас пожалеть. Но я намерен оставить ваши долговые расписки у себя…

— Я так и знал, — пробормотал Алинсон со сдавленным стоном.

— Ничего вы не знаете, поскольку не дослушали меня до конца. Советую вам научиться впредь обуздывать свои страсти, если не хотите кончить виселицей. Слушайте же меня. Я не стану предъявлять их к оплате столь долго, сколько вы будете воздерживаться от игры. Стоит вам приняться за старое, я без колебаний разорю вас.

— Дамоклов меч, — проговорил Алинсон после некоторого молчания.

— Приятно отметить, что вы что-то почерпнули в… Оксфорде?

— Да. Вы, кажется, все знаете.

— Достаточно много. — Девениш встал. — Ну как, договорились?

— Вы не оставили мне выбора…

— Неужели? Выбор у вас остается, хотя, мне кажется, ваше замечание означает, что вы принимаете, пусть и с неохотой, мое великодушное предложение.

— Вы опять надо мной смеетесь. Я же ваш заложник, — простонал Алинсон.

Девениш в один миг оказался рядом с Алинсоном и схватил его за франтовской галстук.

— Слушайте, вы, неблагодарный глупец. Лишь благодаря моей снисходительности вы избежали виселицы, куда непременно привела бы вас ваша безрассудная эскапада. Я предлагаю вам свободу и возможность покончить с беспутной жизнью, которую вы ведете, — а вы еще упираетесь. Отвечайте — да или нет, без оговорок!

— Да, да. — Глаза Алинсона блеснули, словно его осенило. — Я… я куплю патент, стану военным… это избавит меня от соблазнов.

Девениш с коротким смешком разжал руки.

— Ну, в таком случае, Господи, спаси британскую армию! А сейчас идите. Мне надо писать письма и готовить речь. И, кстати, дайте Тресидеру гинею за испуг, который он испытал по вашей милости.

— У меня нет гинеи. Мои карманы пусты.

— Ну, тогда подарите ему булавку из галстука — и прощайте.

Юноша живо выскочил из комнаты, на ходу вынимая из галстука булавку. А Девениш, повернувшись к простреленному портрету деда, громко сказал:

— Прости меня, Господи, — хотя вы бы, сэр, не простили — за то, что отпустил его. Что-то я в последнее время подобрел.

В тот вечер он появился у леди Леоминстер с опозданием. Днем он дописал письмо Роберту, в котором назначил дату своего прибытия в Трешем, и закончил следующими словами: «…и да поможет тебе Бог, если ты позвал меня из-за ерунды».

Его речь в палате лордов с призывом к милосердию и помощи голодающим ткачам центральной Англии, взбунтовавшимся в Локборо, вызвала всеобщее удивление, если не сказать больше.

— Чьи интересы вы представляете? — возмущенно прокричал ему один из пэров. — Одну неделю вы виг, другую — тори.

— Ничьи, — отрезал Девениш. — Я сам по себе и советую вам об этом не забывать.

— Отвязавшаяся корабельная пушка катится по палубе, палит куда попало, и горе тому, кто попадется на ее пути. Так и вы, — с апатичной миной произнес сидевший рядом лорд Гренвилл.

— Господи, Гренвилл, — сказал Девениш. рассмеявшись, — да вы были б уже премьер-министром, будь ваши речи хоть вполовину столь остроумны, как ваши частные суждения.

— Ну, о вас такого не скажешь, — ответил Гренвилл. Его язвительность была тщательно укрыта за безукоризненной учтивостью. — У вас нет приватных суждений. Все, что вы говорите, рассчитано на публику.

Девениш улыбнулся, --">