Мелоди Эделин - Подснежники (СИ)

жестокости этого мира познать не должна была никогда.

Но от него не зависит ничего.

Эдвард хочет кричать, когда его оттаскивают санитары, но протест вырывается лишь тихим быстрым «она-должна-жить», неразборчивым до такой степени, что он и сам едва понимает, что говорит. Он не знает, сколько времени лежит в бреду, сколько времени бесконечно повторяет одни и те же слова, как мантру.

Время перестает иметь значение, когда вместо шепота Беллы он вдруг слышит тишину.

========== 3 ==========

— Эдвард…

В туманном мареве действительности колышется образ Беллы — бледный силуэт с размытым лицом, но он уверен отчего-то, что это именно она.

— Я в раю или аду? — еле-еле удается ему произнести, и сухая боль, отдающаяся во всем теле от движения, подсказывает ответ.

— Ты жив, — шепчет Белла. — И я жива.

Глупые галлюцинации. Голос ее, такой обманчиво-реальный, прикосновение руки — холодное, отрезвляет.

— Все будет хорошо…

Эдвард хочет помотать головой, потому что хорошо не будет. Без нее ничего уже не будет. Но сил не хватает уже ни на что, и он просто глаза прикрывает, наслаждаясь любимым голосом, пусть и иллюзорным.

Проходит миг, а может, час, а может, и день. Сухая и тянущая боль сменяется резкой и острой, жар в теле нарастает, будто он заживо горит.

Неужели Белла чувствовала то же самое, умирая?..

Медленно, сквозь боль прорывается сознание. Эдвард слышит крики, но не сразу понимает, что кричит он. В голове незнакомый голос что-то без конца говорит, сводя, кажется с ума.

А толку-то. Мертвому разум уже не пригодится.

Эдвард не знает, сколько проходит времени, прежде чем он начинает слышать звуки, открыв глаза, видит перед собой Беллу. Она все та же, но в то же время другая, лицо ее такое же прекрасное, но уже совсем по-иному, а губы все такие же, те губы, что так отчаянно целовали его в первый и последний раз. А глаза…

Белла по его щеке ладонью проводит, шепчет что-то о тайнах этого мира, о нелюдях, о вечной жизни… Сказки. Но ее глаза — алые, нереальные — все с ног на голову переворачивают.

Боль медленно уходит из кончиков пальцев, из ладоней, ступней, пока Белла ему все рассказывает. Он жив. Она жива. Они не люди — уже нет. Чудовища из легенд.

Вампиры.

Белла целует холодными губами лоб, обещает, что боль прекратится уже скоро. Эдварду все равно. Главное — она жива.

Спасительный холод охватывает руки и ноги, пока горит в огне превращения тело. Пока сердце, сосредоточив в себе, кажется, весь жар на свете, как бешеное колотится, отбивая какой-то незнакомый ритм, бьется в груди, будто вот-вот вырвется наружу. Пока оно отстукивает последние несколько раз, а потом замолкает навсегда.

И наступает тишина.

— Эдвард?

Он открывает глаза.

Ее лицо — картинка перед ним такая четкая, словно до этого он всю жизнь был полуслеп, — по-прежнему бледное, но болезненный румянец исчез, будто вся кровь из тела перекочевала в глаза — нечеловеческие, незнакомые алые глаза.

— Белла?..

— Все в порядке, — шепчет она, ладонью нежно проводя по его щеке. — Все хорошо… Мы живы.

Он встает — на это уходит чуть меньше четверти секунды! — и скользит взглядом вокруг. По бежевым стенам, плетеной мебели, высокому потолку — место незнакомое, чужое. По пляшущим в воздухе пылинкам, по капелькам на оконных стеклах и снова по Белле.

Ее голос — мелодичный, как пение скрипок — обволакивает, пугая изменениями. Но кожа уже не ледяная… или просто ему теперь так кажется.

От прежней Беллы остается запах подснежников и сирени, такой знакомо-неправильной формы губы и ласковый взгляд, полный безусловной нежности и преданности. А выражение лица ровное, нечитаемое, обманчиво спокойное — а раньше читались эмоции на раз, как с распахнутых страниц.

Она его спасла.

Эдвард не помнит, да и она упомянула вскользь, как просила доктора Каллена спасти его. Но в голове картинка четко отпечатывается: Белла — эта, новая, незнакомо-родная Белла — хватает за руку (не)человека в белом халате, не просит — требует. С отчаянием, пробивающимся сквозь маску, затаившимся в глубине глаз.