Извас Фрай - Наша самая прекрасная трагедия

куда-нибудь, да хоть и в Германию, я бы не сильно расстроилась, малость удивилась бы, а по итогу радовалась бы своей удаче. Но я знала Штефана и понимала, что даже к переменам, о которых он знал заранее, он не успеет подготовиться. Он был готов к приключениям, но только к тем, которые происходили бы на одном месте. Он может днями не выходить из комнаты, но проживать это так, будто находился в грандиозном путешествии. Да, однозначно, наш Гёте не был рождён для перемещений по карте. Так почему же он просто не откажется куда-либо ехать? Почему не останется здесь?..

На звонки он не отвечал, а потому я решила зайти к нему прямо так, постучавшись в дверь, даже не представляя, что буду делать, если окажется, что его нет дома. Даже если так, то я всё равно зайду – заставлю его родителей впустить себя и увижу дух его комнаты ещё раз, хоть и пустой, закованной в чемоданы, но не покинутой. Я нажала на звонок его квартиры и через две или три секунды мне открыл сам Штефан. У двери он стоял в домашней одежде с удивлённым выражением на лице, будто этот день был самым обыкновенным и никакой поезд не ждёт его на тёмном и грязном перроне вокзала. Я вошла, услышала голоса его родителей, о чём-то споривших по-немецки и вспомнила всё, что он мне рассказывал о них. Внезапно, мне стало жаль его – не знаю уж почему, но это было доброе чувство, не злое. Просто жалко и его, и себя. Я поцеловала его.

Хоть ему вовсе не это было нужно, он с восторгом принял один из моих прощальных подарков. Чёрт его знает, почему он не звонил, не брал трубку и под конец, даже не был готов к выходу. Но всё равно, я обрадовалась, когда увидела его таким – будто ничего в нашей жизни не произошло. А затем, мы пошли на кухню. Его дом всегда начинается с плиты, а ней всегда стоит турка, а кофе, приготовленный в ней, ждать всего пару минут.

В своей комнате он закурил, выдыхая дым в окно. Родители, в неведении, хоть и что-то подозревая, отдыхали перед телевизором. Совесть у него, конечно же, чистая – не бывшая в употреблении. Я села по-турецки у него на кровати и стала ждать, пока он что-нибудь скажет, поделится своими мыслями, переживаниями, планами – пусть хоть чем-нибудь. Но он молчал. А докурив, взял в руки фотоаппарат, протёр с него пыль и… положил обратно. Я вздохнула, что на этот раз хоть позировать не надо и взялась за телефон, чтобы проверить сообщения. Но он не дал мне этого сделать, сев рядом, в точно такой же позе, как и я.

– Как прошел вчерашний вечер? – спросила у него.

– Да, голова болит до сих пор.

– Зато у тебя будет, что потом вспомнить.

– Я надеялся, что запомнится мне что-нибудь поприятнее.

– Головная боль – единственное в нашем городе, что происходит постоянно.

– Да, но ярче всего запоминаются те чувства, которые непостоянны.

– Скука, апатия, кашель, боли в зубах и животе…

– Любовь, дружба, вдохновение.

Я улыбнулась.

– Ты прав, к такому ряду только этих трёх слов и не хватало. Что может быть мимолётнее, чем они?!

Часами мы могли говорить об одном и том же – и на следующий день, и на день после следующего, и всё про то же. Теперь, продолжить этот разговор мы сможем, в лучшем случае, по телефону, а то и вовсе, в текстовых сообщениях, в перерывах между обменами стикеров. С минуты на минуту должны были явиться Хайдеггер с Андреем, чтобы составить Штефану компанию, провожая его на вокзал. Слышно, как его мама готовит сыну еду на дорогу – наверняка, жарит самую вкусную во всём городе колбасу.

5. Штефан

Мой поезд отходит через час.

Настя, Хайдеггер, Андрей, мама, папа, дядя Альберт – все, кого я хотел видеть рядом с собой. В твёрдой земле у нас во дворе я вырыл подошвой кроссовка ямку, отправил в неё монетку в одну украинскую гривну и зарыл, притоптав пяткой. Во Львове год назад я подобным образом оставил евро – ну и обнищал же я за это время.

Я снял историю в инстаграме: я и мои друзья рядом. Подумав, я удалил её – это слишком личное, не для тех, кого нет со мной прямо сейчас. Не верилось, что я покидаю этот город – за это время было пролито слишком много слёз, отснято тысячи кадров и целое море из букв, волшебным образом сложившихся в стихи.

Вокзалы – везде одни и те же: что в Берлине, что в Запорожье – гудки, люди, движение – одно сплошное расплывчатое пятно. Я захожу в вагон, а они втроём, рядом с родителями, стоят снаружи и смотрят в окно, скрывая свою грусть в своих взглядах, чтобы не омрачить сегодняшний вечер. Я улыбаюсь им в ответ, а сам мысленно плачу --">