Звева Казати Модиньяни - Единственная наследница

Ева Модиньяни Единственная наследница

АННА. 1980

Несмотря на ранний предрассветный час, площадь Сан-Бабила в Милане была запружена машинами, среди которых выделялось несколько полицейских. Такое скопление припаркованных машин в этот час было странным, ибо город еще спал.

Пожилая дама в старомодной потертой шубке осторожной поступью направлялась через площадь к церкви, когда коренастый мужчина в штатском преградил ей путь.

– Мне очень жаль, синьора… – вежливо, но твердо произнес он.

– Но в чем дело? – в недоумении спросила старушка. – Я всегда хожу здесь.

– Нельзя, – повторил полицейский в штатском. – Проход закрыт.

Ночная темнота уже рассеивалась – лев Сан-Бабила у Восточных ворот восседал на высокой колонне, будто уставший стражник. Низкое небо – над самой головой льва – было застлано облаками: казалось, вот-вот пойдет снег.

– Но мне нужно пройти, – попыталась объяснить старая женщина, прячась в свой потертый меховой воротник. – Я иду в церковь.

– Нельзя, – отрезал полицейский.

Он выполнял приказ – не пропускать на площадь посторонних, и блюститель порядка не собирался его нарушать, хотя и старался сохранить вежливость.

Женщина растерянно взглянула на каменное кружево утопающего в утреннем полумраке собора, на площадь перед ним, забитую шикарными лимузинами, и, тяжело вздохнув, повернула обратно.

Полицейский вернулся в караульное помещение. Здесь стоял полумрак и было накурено. У окна сидел еще один полицейский, весь в сигаретном дыму.

– Чего она хотела? – спросил он.

– Шла к утренней мессе, – ответил вошедший и тоже закурил.

Без привычного утреннего кофе вкус сигареты показался ему горьковатым. Он устал за ночь, и ему ужасно хотелось спать.

– В такой час ходит к мессе, – пожал плечами второй. – Спала бы лучше.

– В старости не спится. Я помню, как моя бабушка в деревне вот так же вставала до зари, чтобы отправиться к ранней мессе. Иногда она будила меня и брала с собой. Жаль, что нельзя было пропустить бедняжку.

– Приказ есть приказ, – широко зевая, возразил ему напарник.

Из рации у него на груди слышались какие-то распоряжения, звучавшие, словно послания с далеких планет.

– Такие меры безопасности, и все заради этих похорон, – проворчал первый. – Заблокировали весь центр Милана, да еще с утра пораньше. Делать им, что ли, нечего? – От сигаретного дыма он закашлялся.

– Не нашего ума дело. Начальству виднее, – назидательно произнес другой. – Мало ли что может случиться.

Рокот моторов и мягкое шуршание шин с проспекта Европы прервали их разговор. Похоронный кортеж в сопровождении двух полицейских машин въехал на площадь, а вслед за ним вереница роскошных лимузинов с шоферами в ливреях. Машины развернулись и одна за другой припарковались справа от собора во втором ряду.

– Вся миланская знать, – глядя на них, сказал первый полицейский.

– И не только миланская, – с ухмылкой добавил второй. – Синьор Чезаре уходит из мира сего с подобающими ему почестями.

Фонари на площади погасли, и в ту же минуту в предрассветной дымке закружились снежинки – казалось, с низкого неба на землю опускался белый кисейный покров.

Запах ладана и потрескивание горящих свечей в это холодное зимнее утро придавали церкви Сан-Бабила особенную умиротворенность. Сотни свечных огоньков перед алтарем сливались в одну пламеневшую завесу.

Великолепно убрав базилику гирляндами роз и гвоздик, букетами белых лилий и асфоделий, архитектор Мауро Сабелли превратил ее в подобие прекрасного театра, и теперь, стоя у колонны, вблизи органа, он любовался своим творением. Весь высший свет Милана собрался сегодня здесь, чтобы сказать последнее «прости» одному из самых могущественных своих представителей, и ради такого случая Сабелли превзошел самого себя.

Похороны Чезаре Больдрани, покинувшего мир в восемьдесят лет, проходили с подобающей ему пышностью и торжественностью. Дочь его Анна сидела в первом ряду – между своим мужем графом Арриго и доверенным лицом великого старика адвокатом Доменико Скалья. Ее огромные зеленые глаза, обычно все видящие вокруг, сейчас, отражая колеблющееся пламя свечей, отрешенно застыли. Анна была в центре внимания, но сама не видела никого.

Сын и дочь, Филиппо и Мария, занимали места справа от матери. Филиппо днем раньше прилетел из Соединенных Штатов, а Мария приехала на похороны из Женевы. Вокруг --">