Элизабет Адлер - Опрометчивость

Элизабет Адлер Опрометчивость

ГЛАВА I

Лондон, 24 октября

Венеция Хавен спешила через Понт-стрит, и руки ее были полны осенних цветов от Харродса, а в голове теснилось множество вопросов.

Цветы предназначались для Лидии Ланкастер, которая – Венеция ни секунды не сомневалась в этом – как всегда, забыла купить их, хотя к обеду ожидалась дюжина гостей. Бесчисленные хрустальные вазы и античные чаши для омовения рук, кувшины, супницы и сосуды, некоторые из которых стоили, вероятно, целое состояние, беспорядочно теснились по всем углам дома, громоздились на каждом столе, выставляя на всеобщее обозрение грустно поникшие головки, уже роняющие лепестки, осыпающиеся пыльцой. Казалось, Лидия замечала цветы лишь пока они оставались свежими, полными красок и аромата. Чуть увядшие, они переставали ее интересовать. Лидия Ланкастер не была бесчувственной. Просто она никогда не задумывалась над тем, что стояло следующим пунктом в ее плотно составленном ежедневном графике до тех пор, пока ей не предстояло столкнуться с этим лицом к лицу. Друзья никогда не были вполне уверены в том, любят ли они Лидию вопреки ее обычной рассеянности, либо же рассеянность ее и являлась причиной их любви к ней. Во всяком случае, эта забавная черта была частью бьющего через край обаяния Лидии: например, если уж она проявила интерес к человеку, который в данный момент был рядом, то это ее захватывало настолько, что такие мелочи, как регулярный прием пищи, прогуливание собак, проводы детей в школу в положенное для этого время для нее просто переставали существовать. И Венеция обожала ее.

Вопросы, что таились без ответа в глубинах сознания Венеции целое лето, сейчас, в серый октябрьский день со сменой времен года, всплыли на поверхность.

Венеция замешкалась у края пешеходного перехода, едва замечая интенсивное движение вечернего транспорта. Внезапный порыв неприветливого ветра взъерошил волны ее густых светлых волос, и она нетерпеливо заправила их за уши. Высокая и стройная, она была одета в просторное кашемировое полупальто кремового цвета, которое Дженни прислала от Алена Остина из Беверли-Хиллз, и носила его на британский манер: с теплой подкладкой и неплотно застегнутым поясом. С охапкой бронзовеющих и желтых цветов, Венеция являла собой совершенный образ хорошо воспитанной английской девушки. Каковой она и была. И добавила со вздохом «почти». Дженни настаивала на том, чтобы она вернулась домой. «Я хочу, чтобы ты ходила в колледж, Венеция, – жестко объявила она по телефону, – я соскучилась по тебе». Самое время объявить об этом через двенадцать лет, с печалью подумала Венеция. Сейчас Лондон стал ее домом, а Лос-Анджелес – чужеземным краем. Здесь ее жизнь, упрямо подумала она, и ее будущее.

Будущее? Девушка поставила в конце большой вопросительный знак. Чем она располагала? Ей девятнадцать лет, она училась в самых лучших английских школах, имеет новенький, солидный поварский диплом. У нее пять футов девять дюймов роста, и все друзья считают ее хорошенькой. Кроме того, она – дочь Дженни Хавен.

Из проезжавшего такси нетерпеливо просигналили, чтобы она переходила дорогу, тем самым побуждая Венецию быстрее подсчитывать свои активы, хотя она не была совершенно уверена, является ли последней в их списке равным образом и последним по значению или же просто помехой. Во всяком случае, всего этого недостаточно, чтобы выстроить солидную карьеру.

Длинные ноги девушки понесли ее, точно на крыльях, когда она свернула на Кадоган-сквер. Сейчас не время застывать на вопросе о будущем. Хорошо еще, подумала она, мельком взглянув на часы, если хозяйка догадалась купить гостям поесть.

Лидия настойчиво требовала от мужчин черные галстуки к вечернему званому обеду, как говорила она, смеясь, по двум соображениям. Во-первых, изысканно одетые люди придают особый шарм всему собранию, и те, кого она удостоила приглашения на сегодняшний вечер, должны были соответствовать торжественности момента, а, во-вторых, обед давался ради важного дела – один из гостей, американец, приехавший в Лондон с кратким визитом, хотел познакомиться с английскими традициями и обычаями, которые она решила продемонстрировать ему сохраненными в Англии на должной высоте. «Я держу свое знамя, – гордо сказала она Венеции, – и Фитцджеральд МакБейн может возблагодарить Господа, что не задержится здесь подольше, ибо ему придется вытерпеть по --">