Лариса Райт - Золотая струна для улитки

уеду.

— Куда?

— В Испанию.

— Домой?

— Дом здесь.

— Тогда зачем уезжать?

Через неделю Андреа оставила третьесортный квартет, который, превратившись в трио, продолжал с тем же неуспехом выводить заунывные рулады на сценах подмосковных санаториев. Двоюродный брат одного из знакомых младшего племянника мужа подруги Алкиной троюродной тетки владел мебельным салоном. У него только что переманили переводчика, и появление странной испанки стало просто спасением. Андреа вышла на работу, залезла в раковину и заснула. Алка иногда тормошила, пыталась разбудить. Андреа честно пыталась встряхнуться, вылезти из обид и воспоминаний, но неизбежно соскальзывала обратно в спираль и молчала. Алла стучала, но не могла достучаться. Может, стучала несильно, может — нечасто, но у нее же были борьба и ворох других проблем.

Еще была Зоя. Зоя была давно. Почти всегда. И у Зои проблем практически не было. Но Зоя была помолвлена. Тоже почти всегда. Уже десять лет. И это была ее единственная проблема, которую она называла на иностранный манер «long distance relationship^[3]». У Зои были письма, звонки и сообщения. У Андреа была пустота. У Зои — любовь, ненависть, ревность, мечты. У Андреа — вакуум. У Зои — восемь раз в год Стокгольм, но за десять лет были и Париж, и Лондон, и Рим, и Токио, и Мехико, и заветный Рио-де-Жанейро. У Андреа — восемь остановок от «Беляево» до «Юго-Западной».

Раньше, еще до своего падения в небытие, Андреа слегка завидовала подруге. У той было столько возможностей увидеть и узнать новое, неизвестное.

— Линдгрен придумала человечка с пропеллером?

— Что? — не понимает Зоя.

— Ну, — смущается Андреа, — у вас вроде печатали. Я видела в книжных ее повести.

— Какие повести?

— Про Карлсона.

— А… — радуется подруга, — так это ты про мультик, что ли? А при чем тут какой-то Линдгун, Линдгвин, как ты там сказала?

— Неважно. Значит, крышу Карлсона ты в Стокгольме не видела…

Зоя качает головой, крутит пальцем у виска и красноречиво молчит. В другой раз Андреа спрашивает:

— Ты ведь была в Лувре, правда?

— Была, — важно кивает Зоя.

— Как? Как тебе Ватто? Там большая коллекция? — Андреа с юности восхищается этим художником. Ей близки печаль и меланхолия его персонажей и вместе с тем буйство цвета, простота композиции и сложность мотивов. Андреа могла часами простаивать у его картин и пытливо искать и находить забавное в грустном, серьезное в смешном.

— Какое отношение Виттон имеет к Лувру? И почему его коллекции должны выставляться в музее?

И Андреа завидовать перестала.

А после того, как она очутилась в раковине, общение с Зоей и вовсе стало односторонним. Зоя щебечет об очередной встрече со своим шведом, который никак не хочет переезжать в «ужасную, неевропейскую страну».

— Ну а я что? Должна похоронить себя в Стокгольме в компании его полоумной матери-шведки?!

Андреа не понимает, почему в Стокгольме обязательно надо себя хоронить и какой должна быть мать шведа, если не шведкой. Андреа молчит. А Алка не может. Алка спрашивает:

— А почему она полоумная?

Зоя взмахивает ресницами, кривит губки.

— Сейчас, сейчас. — Она погружается в хаос своей супермодной клетчатой сумочки от «Шанель» и выуживает оттуда конверт с фотографиями.

— На, сама посмотри.

2

— На, сама посмотри! — Мать трясет перед лицом Андреа приглашением. — О чем я мечтала? О чем говорила? Я все уши прожужжала тебе, я просила, я умоляла, чтобы это была Франция, или США, или Болгария, или даже, ладно, пусть даже Москва, но тогда конкурс Чайковского. А это? Это что, я тебя спрашиваю?

Андреа наконец получает возможность заглянуть в измятый листок. Заглядывает и ликующе улыбается.

Уважаемая сеньорита Санчес-Домингес,

Дирекция международного конкурса гитаристов «Фернандо Сор» просит подтвердить Ваше участие в конкурсе и приглашает приехать на заключительный третий тур…

— Чему ты улыбаешься? — вопит мать. — Ради чего все это? — Мать гневно распахивает дверь в комнату, где скучает благородный рояль. — Ради конкурса гитаристов? — Сеньора Санчес произносит слово «гитаристов» так, как будто это конкурс, по меньшей мере, работников тюремной столовой штата Кентукки. — Нет, не надо было покупать тебе эту бренчалку! У тебя были нормальные, понятные мне стремления…

— Почему если непонятные

--">