Паола Стоун - Возвращение в Ноттингем

новый, так необходимый ей взгляд на вещи. Позапрошлым летом, впервые приехав к родителям в Америку, в Трентон, она попросила Стива сводить ее не куда-нибудь, а в судебно-медицинский морг, где, по ее мнению, можно было сразу увидеть все самое ужасное. Стив про себя чертыхнулся, но все же договорился о столь нестандартной экскурсии.

Они присутствовали на вскрытии, которое производил светило столичной патологоанатомии профессор Штейнберг. Джанет, забыв про сильно надушенный платок, который в последний момент сунула ей Жаклин, вся отдалась наблюдению за точными и скупыми жестами небольших рук профессора в голубых перчатках. Как две птицы, они то взмывали над лежащим на цинковом столе телом, то садились на него, хищно выклевывая что-то, — и вдруг профессор крылообразно взмахнул ими, и перед глазами толпы студентов в полной неприкосновенности предстали человеческие внутренности во всей их разумной законченности и гармонии. По рядам пронесся восхищенный вздох, а Джанет неожиданно и навсегда поняла, что красота была, есть и будет во всем, — надо лишь захотеть ее найти, увидеть и понять. И Стив, глядя на загоревшееся внутренним огнем лицо девочки, понял, что и на этот раз оказался прав, приведя ее в морг, втайне от Пат и под укоризненные взгляды Жаклин. А Джанет в свои четырнадцать с половиной осталась покоренной этой властной силой красоты. Открытие, сделанное ею, было для нее столь значимым, что, несмотря на все трудности в общении, она все же попробовала разобраться в этом вместе с Пат, но та, ценившая в первую очередь совершенство, не смогла или не захотела понять еще до конца не оформившиеся, смутные убеждения дочери, которая почувствовала, что красота и совершенство — далеко не одно и то же…

__________

И вот сейчас, сидя в полупустом утреннем кафе, она мужественно пыталась добыть эту ускользающую красоту: фразы в ее повести о Прошлом, которую она втайне ото всех сочиняла уже полгода, при всей их выстроенности и правильности казались ей мертвыми и уродливыми. Джанет нетерпеливо кусала губы, в глубине души уже сознавая, что у нее ничего не выйдет, ибо еще слишком мал тот мир, в котором она действительно могла чувствовать себя полноправной хозяйкой. А без уверенности в себе — она поняла это, когда начинала учиться петь, — ничего добиться нельзя. И все же с упрямством юности она снова и снова прогуливала школу, заворачивая через два квартала от дома в свое маленькое убежище, и пробовала все заново. Через несколько минут вполне удачного повествования под старым «паркером» неожиданно выплыло слово «ландскнехт», и Джанет, чуть ли не вслух ойкнув, снова отложила ручку, вспомнив о том, что погружение в Прошлое отняло у нее и ее вторую страсть — немецкий язык.

С детства воспитанная на сказках, девочка тянулась ко всему таинственному, смутному, непознаваемому — и немецкая литература предоставляла для этого самое широкое поле. Чего стоил только один человек без тени! Или угольщик со стеклянным сердцем? Или чудовищный, которого тем не менее обожали самые прекрасные девушки?^[2] А от сказок Джанет неизбежно перешла к языку — но не к тому лающему, недолюбливаемому всей Европой, сухому немецкому пруссаков, а к нежному, горловому, похожему на лепет младенца с обилием неправильных «р» и «л» языку южной Германии — языку горного Шварцвальда и лесистой Швабии. Джанет обожала свою учительницу, выкопанную где-то Чарльзом, который уверял, что фройляйн Гетгер помнит еще промотавшихся русских князей в Баден-Бадене. Как бы то ни было, ветхая фройляйн действительно не только не охладила любви своей ученицы, но и научила ее говорить с подлинно южным акцентом. В пятнадцать Джанет уже пробовала писать на немецком стихи. Но желание разобраться в своем Прошлом — что означало для Джанет разобраться в первую очередь в себе — оторвало ее и от этого увлечения.

Пожалуй, на сегодня было достаточно: чай допит, три обязательные странички исписаны, а часовая стрелка подползала к двенадцати — перерыву в занятиях, когда Джанет должна была появиться дома и, по требованию Селии, поесть как следует. Но апрельское солнце за низким окном сияло так маняще и столь редкое над Ноттингемом голубое небо было таким бездонным, что Джанет почувствовала: она не в силах сопротивляться этим соблазнам… И закинув на плечо свой желтый рюкзак свиной кожи, она направилась из кафе отнюдь не к дому, а совершенно в противоположную сторону — по --">