Оливия Уэдсли - Игра с огнем

Оливия Уэдсли Игра с огнем

Глава I

В тот день, когда Сента впервые встретилась с Максимилианом Вандорненом, она полюбила его. Ей было восемнадцать лет, а ему — тридцать. Жизнь Парижа и Лондона сделала тридцатилетнего Вандорнена из Вены чуть веселей и утонченней, чем обычно бывают жители этой столицы. Испорченный жизнью и людьми, старший сын в семье и первоклассный спортсмен, он был богатым человеком, любящим хорошо пожить. Только несколько неглубоких морщин вокруг красивого рта светловолосого Макса указывали на присущую ему, глубоко скрытую, внутреннюю душевную жизнь, стоящую в явном противоречии с внешностью этого бонвивана. Жизнь бывала сильней его и нередко заставляла этого человека, живущего поверхностными интересами, задумываться и терять спокойное самообладание. Одной из таких неумолимых жизненных сил явилась застенчивая молодость и нежность облика Сенты, покорившие его.

В Рильте он оказался только проездом по пути в Киль. По дороге он решил: «Остановлюсь на несколько дней в Сальм-Хальтенбурге».

В Рильте в тихий, ясный летний день он впервые увидел Сенту Гордон. Одним быстрым, опытным взглядом охватив весь облик стройной молодой девушки в изящном белом платье, Макс, отвешивая ей низкий привычный поклон, подумал: «Вероятно, „видение“ из соседнего дома».

Его кузины принимали деятельное участие в пансионе для взрослых девушек, чей сад слева граничил с дворцовым парком.

Вандорнен пробормотал что-то о приятности пребывания в школе. Сента согласилась. Он продолжал вести с ней разговор так, как обычно разговаривают с такими молодыми девушками.

Сента играла в теннис. В первую же минуту, когда она увидела золотоволосого Вандорнена, она вложила в игру всю силу своей грации и ловкости.

От его похвалы она зарделась румянцем. У Вандорнена мелькнула мысль: «Какой изумительный цвет кожи». Он внимательней присмотрелся к ней.

Сента нагнулась, чтобы застегнуть пряжку белой туфли. Он заметил, какие у нее маленькие ноги и длинные, изящные кисти рук.

Макс начал играть в теннис, а Сента присела на теплой, мягкой траве, чтобы смотреть на него. Она подумала, что он должен быть очень сильным и необычайно выдержанным человеком. Сента увлеченно следила за игроками, как умеют это делать только в восемнадцать лет. Графиня Фернанда, небрежно откинувшись на соломенном шезлонге, нежно спросила ее:

— Дарлинг, вы очень задумчивы, или я ошибаюсь?

Лицо Сенты приняло выражение молодого существа, мысли которого разгаданы опытным умом взрослого друга.

— Ага! — рассмеялась Фернанда, — вы что-то от меня скрываете. А щечка какая! Ваш Джильберт назвал бы ее на своем образном языке алой, как заря.

Сента встретилась глазами с веселым взглядом темных глаз Фернанды, откинулась назад и спрятала свое разгоревшееся лицо в приятной прохладе ее мягких рук. Отвернув голову, Сента все более давала овладевать собой мысли о Максе Вандорнене.

Ночью, лежа в постели, она вспомнила прелесть мгновения их встречи.

Хотелось знать, что чувствует Вандорнен.

Мысли Макса в этот день были беспрерывно заняты письмом Лили Гельтер. Он так устал от нее! Рыцарская привычка вежливости запрещала ему дать ей понять это, перед его глазами возникали картины долгих и лучших лет его жизни, которая будет привязана к гневу это старой, полуистлевшей страсти.

Зачем вообще рождаются глупые женщины! Да еще с красивыми лицами! Красота должна быть спутницей ума, но в жизни этого почти никогда не бывает. Если у женщины лицо, которое заслуживает внимания, то этим почти ограничивается круг интереса к ней. Женщины, уверенные в своей красоте, чертовски соблазнительны.

Он хорошо играл в теннис, стараясь физическими упражнениями уклониться от мыслей, раздражавших его.

Но мысли продолжали преследовать его, когда он, бесцельно побродив, вернулся на чай к Фернанде. Они были большими друзьями. Иной раз любовно, но слегка саркастически, Макс ей удивлялся: она была красивой женщиной. Будь она дочерью бедных родителей, позволивших ей избрать карьеру артистки, она оказалась бы блестящей оперной примадонной. В возрасте восемнадцати лет у нее было страстное желание пойти на сцену. В тридцать пять лет только пение являлось зеркалом, в котором отражалась --">