Илья Ильф , Евгений Петров - Золотой теленок

газете»: «На суперобложке книги, очевидно под влиянием кризиса, помещено явно рекламное и явно антисоветское сообщение… ‹…› Это примитивная выдумка: “Золотой теленок” полностью, от первой до последней строки, напечатан в журнале “30 дней” за 1931 год и готовится к выходу отдельной книгой в издательстве “Федерация”».

Несмотря на это, советская книга по-прежнему буксовала. Товарищ Сталин был все-таки ни при чем: дело тормозили другие высокопоставленные рецензенты. Тот самый нарком просвещения Анатолий Луначарский, Александр Фадеев и прочие «ответственные товарищи» сочли, что прохиндей и ненавистник советской власти Бендер в романе получился слишком симпатичным (и они были совершенно правы). Положение спас только Максим Горький: когда Ильф и Петров обратились к нему, он сумел пробить публикацию – книга, с цензурными искажениями (зачастую обедняющими юмор соавторов^[10]), вышла в 1933 году. В 1949-м Фадеев примет участие в кампании по запрету романов Ильфа и Петрова.

ЧТО НА НЕЕ ПОВЛИЯЛО?

Как и в «Двенадцати стульях», пласт литературных влияний в «Золотом теленке» огромен. Попробуем их перечислить.

Плутовская литература – в том числе такой высокий ее образец, как «Мертвые души» Гоголя. Подобно Чичикову, Александр Иванович Корейко умеет приспособиться к любым обстоятельствам, мимикрирует под них, сливается с фоном. О нем нельзя сказать ничего определенного – при этом, что замечательно, у него есть та же особенность, что у Чичикова: «Он мгновенно умножал и делил в уме большие трехзначные и четырехзначные числа»^[11]. Глава о пребывании бухгалтера Берлаги в сумасшедшем доме, возможно, восходит к аналогичному эпизоду в еще одном великом сатирическом/плутовском романе – «Похождениях бравого солдата Швейка» Ярослава Гашека. Сам образ Бендера связан с «благородным жуликом» из рассказов О. Генри – Энди Такером.

Советская сатира и бытовой роман 1920-х: коллеги по газете «Гудок» Булгаков и Олеша, Зощенко, Н. Огнёв^[12], Пантелеймон Романов, Илья Эренбург с его «Хулио Хуренито», стихотворные фельетоны и пьесы Маяковского (в черновых записях к «Теленку» есть даже сцена похорон поэта). Одновременно – скорее как антивлияние – журналистская и литературная рутина, которая в романе злостно пародируется: от знаменитого отступления про писателя-середнячка, сочиняющего деревенскую сагу про старика Ромуальдыча, до замечания Остапа про «многочисленные литературные и музыкальные бригады», которые собирают «материалы для агропоэм и огородных кантат». Бендер презирает таких авторов не как плохих писателей, а как конкурентов: он сам не прочь заработать, продав киностудии сляпанный за ночь сценарий «Шея» или журналисту Ухудшанскому – «торжественный комплект» универсальных фраз, годящихся в любую передовицу. Однако отношение бывалых фельетонистов Ильфа и Петрова к подобным практикам однозначно ехидное.

Одесский юмор, до Ильфа и Петрова отчетливее всего воплощенный в прозе Исаака Бабеля и сотрудников «Сатирикона». Рядом находится и влияние еврейской юмористики – в первую очередь Шолом-Алейхема.

Детективная классика: помимо подмечаемых комментаторами перекличек в деталях, вся погоня Бендера за Корейко, со множеством промежуточных звеньев – более мелких негодяев, напоминает охоту Шерлока Холмса за профессором Мориарти.

Русская классика in general: «Золотой теленок» пересыпан пародийными фрагментами, цитатами, аллюзиями – от А. К. Толстого до Л. Н. Толстого; в одном из самых грустных мест романа это влияние иронически обыграно: «Какой удар со стороны классика!» – восклицает Бендер, вспомнив, что стихотворение «Я помню чудное мгновенье…» до него уже сочинил Пушкин.

И, пожалуй, главное влияние на «Теленка» – нарождающийся советский язык, штампы газетных передовиц и профсоюзных собраний, противодействие бойких лозунгов и бюрократической волокиты. И то и другое сохраняется в современном русском языке – и поэтому до сих пор многое в тексте Ильфа и Петрова кажется нам знакомым.

КАК ЕЕ ПРИНЯЛИ?

У читателей «Теленок», как и «Двенадцать стульев», шел на ура. Правоверная же партийная критика не выказывала особого восторга. Анатолий Луначарский, в целом высоко оценивший роман, переживал, что главный герой получился слишком симпатичным:

Этот необыкновенно ловкий и смелый, находчивый,

--">