Юрий Темирбулат-Самойлов - Сашкина промашка

– А что? Вы знаете, сколько мне сегодня исполнилось?

– Так ты у нас ещё и именинник? Ну и сколь же, коли не секрет?

– Не секрет. Двадцать пять! Целая четверть века за плечами, а вы: «сыно-ок»…

– Солидный возраст, – усмехнулась хозяйка, – хотя выглядишь моложе.

– Понимаю, Марусь, для мужчины, в отличие от женщины, «молодо выглядишь» не всегда комплимент. Конечно, для той же общественно-политической солидности хотелось бы выглядеть постарше. Но…

– Не торопись. Сам не заметишь, как тосковать начнёшь, оглядываясь на прожитые годочки. Радуйся-ка, лучше, жизни в полный рост, пока молодой да здоровый.

– А я и радуюсь по мере возможности! Вот прямо сейчас, за этим столом сижу и наслаждаюсь жизнью.

– Да чего ж здесь-то, в нашей простоте сельской, наслаждаться? Стол как стол, обыкновенный крестьянский ужин… Устрицами-крабами ресторанными, которых только в кино и видим, да шампанскими-шоколадами, на которые свободных денег не к каждому празднику выкроить можем, мы, извини уж, не избалованы. Что сами сумели заготовить с огороду, да из лесу, тому и рады. И тем только и можем попотчевать гостя.

– Ну, нет, Марусь! Здесь вы неправы. Такого чудесного угощения я отродясь не пробовал. И не знаю, когда ещё доведётся. Да у вас же золотые руки!

Егор перегнулся через угол стола к хозяйке, взял её за оба запястья и,

пока та успела, среагировав, отдёрнуться, сумел всё же поцеловать обе пухлые, грубоватые от повседневной нелёгкой работы, но не утратившие ещё природной красоты ладони.

– А ну-ка сядь, ишь, прыткий какой! – строго пресекла чересчур уж душевные порывы гостя зардевшаяся, однако же, Маруся: хоть и блуд это постыдный миловаться с посторонним мужиком, но, похоже, рук ей до этого не целовали никогда в жизни. – Лучше угощайся, давай, поплотнее, а то действительно, неизвестно когда ещё поешь по-человечески.

– Марусь, я же от всей души, без всякой задней мысли! Ну, простите, если вас даже такие безобидные знаки внимания обижают. А руки у вас и на самом деле золотые, осознаёте вы это или нет. Да неужели вам этого никто никогда не говорил? Убейте, не поверю!

– Так мы ж люди простые. Не до интеллигентских замашек нам. Иначе на работу в колхозе да на домашнее хозяйство никакой охоты не останется.

– Ну, нельзя же только одной работой жить! Надо и жизни радоваться, причём «в полный рост», как вы сами только что правильно заметили.

– Думаю, своё мы уже отрадовались. Вот у детишек наших многие человеческие удовольствия, слава Богу, ещё впереди. Им и карты в руки.

– А где они, ваши наследнички? Гуляют, играются на свежем воздухе?

– Сын в армии служит. Дочка уехала в город, в институт поступила.

– У вас уже взрослые дети?! Вот бы не подумал…

– А что ты подумал бы?

– Ну, теперь не знаю…

– Муженьку моему полтишок недавно отметили. Всем колхозом нашим

праздновали. Медаль ему за трудовую доблесть в честь юбилея вручили, гуляке этакому.

– «Гуляке», вы имеете в виду…

– Пьянку и имею в виду. А по развратному от меня загулять у него мощонок жидковато уже.

– Да-а… разница в возрасте супругов – штука серьёзная.

Ой, да нет у нас особо-то никакой разницы. Ты потрезвее на меня погляди, без городских ваших дипломатий.

– Ну, если бы вы не сказали, что сын в армии, ни за что б не поверил, что вам к сорока. Невероятно!

– Всё вероятно. Считалочку «бабий век – сорок лет» я уже, милок, перескакнула. И не сегодня, а пораньше.

– Так есть и другая считалочка, уверяющая, что не только у ваших детей, но и лично у вас лучшее ещё впереди. Ведь в сорок пять, например…

– Баба ягодка опять? – с грустной усмешкой додекламировала заезженную «истину» Маруся. – Или «в сорок семь – ягодка совсем»? Нет, голубчик, на деревне баба – не ягодка, а тягловая лошадь. И захотела бы какая из нашенских чуток попотешиться перед тем как из лошадки в клячу совсем уж превратиться, да деревня – не город. Так что, ложись-ка, дорогой товарищ «без задних мыслей», спать-почивать. А то вставать рано тяжеленько будет…

– Мару-усь!

– Ложись, ложись. Утро вечера мудренее.

– Маруся…

– Пойдём, постель покажу, – хозяйка встала из-за стола и прошла в «горницу».

– Ну, неужели?.. – поплёлся следом Егор, изнывающий от нахлынувшего

на него целого букета так сладко волнующих душу и тело чувств к этой женщине, желанней которой для него сейчас не было на всём белом свете.