Леонид Резников - Тришестое. Василиса Царевна

взопревшую на солнцепеке макушку почесал, плечами пожал и зашагал бодрой походкой прочь от речки. Только бы опять не окликнула, а то так и будешь туда-сюда до самого вечера мотаться.

Нет, на этот раз, кажись, обошлось.

А все-таки удачно все вышло, лучше и не придумаешь! И с Квакой противной (ведь не будь жабы этой гнусной, так и с Василисой не встретился бы), и с Кощеем (век теперь помнить будет, как чужих жен воровать!), и со свадьбой тоже…

Ух, какая свадьба была, вы и представить не можете! Три свадьбы к ряду. Неделю, почитай, вся столица гуляла, пила-ела, песни пела да плясом ходила. И не было ей конца и края, пока от хмеля и усталости все не попадали.

Прадед мой, кстати, тоже там был, мед-пиво пил… Чего, мужик, говоришь?.. Ох, и скверный же у тебя язык, чес-слово! Нет, и текло по чем надо и попадало, куда положено. Вру, говоришь? Э-э, не-ет:

Правды наговорил на рублик,

Мож за то дадут мне бублик.

А коль и приврал – то на грошь.

Не верь, коль не хош!

Так-то вот, мужик!..

– …Горынушка, дорогой! Испей еще чуток, а? – Кощей в очередной раз подсунул Змею кубок с дымящимся, исходящим пузырями зельем. – Вкусное-е, м-м!

– Сам пей! – огрызнулся Горыныч, нос воротя. – У меня от твово вкусного внутри ужо все горит и ворочается вот так, – показал он лапами.

– Ну, Змеюшка!

– Нет! Не буду!

– Дык яички-то от него как по маслу выскочат, и будешь ты опять здоровый да веселый.

– Я те чего, Кощей ты противный, курица, что ль, яйцами нестись?

– Горыныч! – сделал суровое лицо Кощей, грохнув кубком об стол. – Пей, тебе говорят!

– Пей, пей, – вздохнул несчастный змей, поднял со стола кубок, к носу среднему поднес, принюхался. – Фи-и, гадость какая! – но спорить с Кощеем не стал, влил зелье в среднюю пасть.

Скатилось зелье камнем в желудок, заурчало в животе, заныло, гул от пуза неприятный пошел, будто движется в нем чего да все выход найти не может.

– Ой! Кольнуло чтой-то… – схватился за живот Горыныч. – Вот тут! – показал он на свой пупок.

– Это хорошо, – довольно потер ручки Кощей. – То яйцо движется.

– Ой! – выпучил глаза Горыныч, прислушиваясь к бурлению в животе.

– Чего такое?

– Кажись, треснуло яйцо!

– Да ну, глупости, – только и отмахнулся Кощей. – Крепкое оно, не должно.

– Да-а, а кому поперек зада, если что, встанет? Тебе, что ль?

– Ничего, выйдет как-нибудь.

– А если нет?

– Так то еще лучше. Всегда при тебе будет, и дуб не нужен боле, и охранять проще простого. Верно?

Надул морды Горыныч, обиженно брови насупил, в стол глядит, а тут дверь распахнулась, и на пороге Языкишна с подносом возникла.

– Обед! Наконец-то! – враз ожил Горыныч.

– Ага, – говорит Языкишна. – Яичницу вот пока сготовила, отведай, гость дорогой, не побрезгуй, – и блюдо огромное с яичницей из пятнадцати яиц перед Горынычем поставила.

Как увидел Горыныч, что на блюде том, так и вовсе худо ему стало. Замутило его пуще прежнего.

– Убери, – говорит, – с глаз моих долой! Видеть их, проклятых, не могу, – застонал и под стол полез.

Вот ведь какая у змея неприятность вышла с яйцами! Да кто ж знал, чем дело-то обернется.

«Ну, карга старая Ягишна, погоди у меня…»

--">