Сергей Леонидович Скурихин - Красная нить, красная ветка

выискивая прецеденты по написанию в кладези великой русской литературы. Нельзя сказать, что бы ему писалось легко, но тяжёлым и затратным этот процесс тоже назвать было нельзя. И сейчас, переживая сказанное Евгенией, Поликарпов чувствовал себя как на приёме у незнакомого врача, который, изучив его пухлую и потрёпанную медицинскую карту, вдруг нашёл в ней что-то новое, чего раньше не было, и будто это неожиданное новое не сулит пациенту ничего хорошего.

Поликарпов даже не заметил, что под стук колес перешёл на внутренний, почти шизофренический диалог, пытаясь досконально вспомнить содержание злосчастной пятой страницы:

– Какие расхождения? В чём?.. Неужели я не закрыл тот деепричастный оборот?

– Ага, в русском школам я учились. Не может такого быть!

– Чёрт, похоже, неправильно оформил прямую речь Иннокентия Вениаминовича?! Стыдно-то как!

– Не бздо! Какие диалоги? Какая прямая речь на пятой странице? У тебя там ещё одни вступительные описания идут!

– Уф, точно… Ну значит, с запятыми напутал.

– А вот это запросто! Наверняка зевнул закорючку между независимыми предложениями, объединёнными в одно сложное, или между придаточными, относящимися к одному главному.

– Спасибо, успокоил…

– Да ладно, всегда же можно сказать про авторскую пунктуацию. Мол, ты так видишь и так осмысливаешь текст. Конечно, сначала поупрямишься немного, для сохранения лица автора и творца, а потом проявишь лояльность и скоренько согласишься с правками от издательства.

– Ну да, пожалуй… Лишь бы совсем уж дурацких ошибок и опечаток не было.

– Да не вибрируй ты! У тебя, считай, сейчас прямой выход на редактора. Девчонка она, видно, толковая, опытная. Где можно – подскажет, где надо – подправит. Всё будет нормально!..

Тем временем в вагоне происходило что-то странное. Несмотря на то что поезд шёл из центра, количество пассажиров в нём от станции к станции только прибывало, и новые попутчики затолкали Поликарпова аж до самого конца вагона. Евгению он теперь снова не видел, и пытался вспомнить уже не текст на пятой странице своей рукописи, а то как выглядела его нечаянная и такая нужная знакомая. В памяти Поликарпова всплывали клетчатая юбка, то ли чёрные, то ли коричневые сапожки, неброская помада, светлые глаза, такие же светлые волосы, выбивающиеся из под какого-то головного убора. Но вот что на ней было надето? Куртка, пиджак или полупальто? Этого он сказать не мог. Удивительно, что в своём безмерном писательском эгоцентризме, сосредотачиваясь последние дни только на тексте, Поликарпов вообще умудрился уловить какие-то детали образа Евгении. Но достаточно ли этого будет, чтобы её узнать? Впрочем, успокоил он сам себя, на конечной станции Евгения наверняка его подождёт, и они вместе направятся в издательство. Его же узнать будет проще простого – по драгоценной папке, прижатой к груди.

«Конечная, поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны!» – разнеслось под сводами потолка над множеством голов. И началось одновременно хаотическое, но и упорядоченное движение людей в сторону выходов. Поликарпов же интеллигентно пережидал, пока все выйдут. Вагон быстро опустел, но Евгении не оказалось на том ряду сидений, где она, предположительно, должна была ехать. Тогда Поликарпов вышел на перрон и стал озираться в её поисках.

Перрон же просто кишел людьми, что шли нескончаемыми разнонаправленными потоками. У Поликарпова сложилось впечатление, что он находится сейчас не на конечной радиальной, а на одной из центральных станций метро, причём в час пик. Вот только его Евгении нигде поблизости не было. Глазами он несколько раз натыкался на девушек-обманок, а некоторых порывался даже догнать. Но те девушки быстро растворялись в толпе, да и сам мятущийся Поликарпов уже к тому моменту понимал что обознался. Настроение у него стремительно портилось: в душе горькой пенкой стали подниматься старые обиды на книгоиздательскую систему, причём сразу на всю. Поликарпов решил считать про себя до ста, и, если редакторша за это время не объявится, то он просто перейдёт на другую сторону перрона и уедет.

Подстёгивая свой ультиматум злостью, Поликарпов начал считать. От наплыва эмоций он несколько раз сбивался, пока до него не дошло то, что отсчёт разумнее поручить секундомеру станционных часов. Он терпеливо дождался обнуления счётчика и взглядом полным угрюмой непреклонности уставился на оранжевый циферблат.

Многими и давно уже --">