Валера Нематрос - Рождественские истории

интересуют.

– Я устал, – сказал баран.

– Пойми, дело не в тебе, – добавил он.

– Но так будет лучше для всех, – продолжил баран.

– Нам надо расстаться, – закончил он.

Кто эти все, которым станет лучше, если они расстанутся, коза не знала. Баран старательно отводил взгляд, щурился, потому что смотреть в таком случае приходилось на солнце, и на всякий случай отстранился.

Коза была молодой, и мало что знала о гордости, поэтому собиралась плюхнуться в снег и умолять барана остаться, но ее репутацию спасла, как водится, случайность.

– Агриппина! Лукреций! А ну домой, проказники!

Старик хозяин размахивал кочергой для убедительности. Баран вприпрыжку помчался к распахнутым воротам. Коза плелась следом, раздавленная и угнетенная, сгусток черных мыслей в этом белом сверкающем царстве зимы.

***

Он поежился от налетевшего ветра и посмотрел на луну. Было в ней что-то притягательное, заставляющее снова и снова поднимать взор наверх с тоской и надеждой. Именно там, в бескрайних лунных пустынях резвятся многие поколения родичей, оставивших этот мир. Там наверняка его мать и отец, смотрят на своего сына. Гордятся? Наверное.

Мать он помнил смутно, ее не стало, когда он был совсем мальцом, а отца не знал вовсе. Его воспитывал дядька, матерый и крупный.

– Волка ноги кормят, – важно декларировал тот, – а тебя, жирная свинья, ничто не прокормит.

Он не обижался по двум причинам. Во-первых, он действительно был очень жирным, а во-вторых, был уверен, что в ногах правды нет. Но сейчас именно ноги были залогом успеха. Через дыру в заборе он пробрался на скотный двор, вдоль стены сарая до маленькой покосившейся двери хлева.

Прислушался. Тихо. Спят, скоты. Навалился на дверь – дед никогда ее не запирал – и та со скрипом отворилась. Замер, ожидая, что такой шум непременно кого-нибудь разбудит, но в этот раз обошлось. Воняло внутри будь здоров, но вони он не боялся, скорее наоборот, чувствовал себя, как дома. Вот дрыхнет лошадь, дальше коровы, овцы и большой черный баран, на другой стороне козы, и вроде, осел. Вся птица в конце. Куры, утки, ага, вот. Крупная индюшка, такая мягкая и сочная.

Подкравшись поближе, насколько это было возможно (тут надо сказать, что крался он второй раз в жизни), бросился на индюшку, схватил ее и устремился к ветхой двери, через которую старик водил птицу на выгул. Деревянная щеколда не выдержала напора огромной туши, а в хлеву за спиной стало весьма оживленно – кудахтанье, визг, храп, ржанье.

– Какого хрена? – успела произнести удивленная индюшка.

***

– Чертовы волки! – причитал наутро дед, пока чинил «птичью» дверь хлева, – было бы ружье – всех бы перестрелял.

Он точно так же говорил про почтальона и участкового, но ружья у деда не было и трагедии удалось избежать.

Дед примостил новую металлическую щеколду, заново прибил петли, успев пройтись молотком по пальцам, выругался довольно грязно и пошел в дом.

Животные, до этого притихшие, начали горланить, кто во что горазд. Конь Валера критически осмотрел отремонтированную дверь и сказал, что для волка она не помеха. Осел всем рассказывал, что волков он не любит, а морковку очень даже. Куры наперебой кудахтали друг другу непонятно что, а в конце сошлись, что индюшка все равно была слишком важная и заносчивая, и, в общем-то, ей досталось поделом. Баран, обычно весь такой обворожительный и загадочный, сегодня среди овец был равным, таким же напуганным и подозрительным.

И только коза предпочла взволнованному трепу с товарками задумчивое одиночество у маленького окошка. Сквозь мутное стекло небо было не таким уж голубым, а солнце – слепящим.

***

Савелий не был типичным ослом. Не потому, что был весь в пятнах и с длинной шеей, или злым с косматой гривой и хвостом-кисточкой. Нет, он просто не был упрямым, не спорил и не стоял на своем. Окружающие называли его ведомым, сам же он говорил – гибкий.

– И все же, Савелий, я бы на вашем месте не спала так крепко, – изрекла Криштиана. Голос у нее был заунывный и какой-то мычащий. Даром, что корова, – Меня-то волки вряд ли ухватят, а вот кого поменьше, типа тебя, легко.

– Угу, – согласился Савелий. С коровой спорить – себя не уважать.

– Уж насколько Владимир Вольфович был большим поросенком, к году как хряк-трехлетка весил, так и то сожрали.

– Угу, – Савелий решил не менять тактику. Волки и вправду распоясались совсем. Поросенка сожрали четыре дня тому назад, даже костей не осталось, а ночью матерый --">