Валера Нематрос - Рождественские истории

столб.

Гордей не умел держать язык за зубами, и назавтра в классе адюльтер был бы главной темой для разговоров, но батя разбился насмерть, и тема смерти перевесила тему любви.

Температура наших с матерью отношений замерла на отметке «Оймякон». За окном был благоухающий апрель моего восьмого класса. Летом я подал документы в Суворовское училище. Следующим летом стукнет тридцатилетний юбилей моей независимости.

Она периодически писала мне безответные письма, потом совершала неотвеченные звонки, а теперь изредка присылала непрочитанные сообщения.

Получается, что я, не особо желая, многое знал о ней. Она, наоборот, с уверенностью могла сказать только, что я жив.

Праздничного настроения прибавилось с гулким шлепком, как тюремной баланды в алюминиевую миску.

Я смотрю на дверь в конце коридора – мой единственный выход. Кажется, еще не время.

Достаю смартфон, подушкой большого пальца запускаю карусель телефонной книги, чтоб почти сразу остановить на «м» – контактов немного, что говорит о моих навыках коммуникабельности.

«Мать». Ни фотографии, ни особых отметок.

Палец, как жало миноискателя, левитирует над экраном между «написать» и «позвонить».

К разговору я, пожалуй, пока не готов.

Вылезает клавиатура. Эмоджи. Слева вверху куча говна с глазами, как самый используемый смайл и доминирующий компонент моей личности. Буквы выстраиваются друг за другом.

«Привет! Как ты там?»

И это уже немало.

***

Через время – минуту, день или тысячу лет – со спины подходит Коробов и хлопает меня по плечу.

– Старик, пойдем, машину переставишь.

Собираюсь вступить в диалог, но цензурных слов мне недостает, а омрачать праздник матом не хочется, поэтому предпочитаю не обращать внимания.

Коробов вынужден обойти меня и сесть напротив.

– Стари-и-и-ик, – трясет он мое предплечье, – мне ехать надо. Теща ждет.

Я не большой мастер пантомим, но «мне похуй» получается вполне сносно.

– Блядь, да ты издеваешься?! – багровеет он.

Молча киваю.

Он в ответ изображает «закипающий чайник», что с его и без того постоянно красным ебалом выходит довольно убедительно.

Вертит этим самым ебалом по сторонам то ли в поисках поддержки, то ли настенных часов – подчеркнуть важность момента и неумолимость времени для тещи. Делает это мощно, порывисто, обдавая меня затхлым бризом.

Наконец встает, тыкает в мою сторону указательным пальцем, каждая фаланга которого может похвастаться шевелюрой Эйнштейна.

– Я еще вернусь! Никуда не уходи!

***

Я и не собираюсь. Коллеги сворачивают свои тесные рабочие мирки, чтоб довезти их домой и там так же аккуратно развернуть, занять оборонительные позиции в пассивном противостоянии с женами, мужьями, детьми, собаками и хомяком. Уравнение с множеством проигравших.

– С наступающим! Пока! – Маринка улыбается. Улыбка ее не красит, но и не портит.

Она работает на семнадцатом, и ради этого «пока» ей нужно выйти из лифта на пятнадцатом, сделать неслабый крюк, оказавшись рядом с моим рабочим местом. Здесь как нигде уместно сравнение с гландами через жопу.

Ее гланды мне уже не видны – Маринка, не дождавшись ответа уходит – но я успеваю крикнуть в удаляющуюся жопу:

– Давай! Береги себя и печень.

Я никогда не приглядывался к ее жопе, но сейчас она кажется ничего. Уместной, логичной, нужным фрагментом мозаики окружающего хаоса.

Этаж пустеет.

***

Теперь, кажется, все ушли. До меня никому нет дела, но это и неудивительно, мне и самому нет дела до всех. Даже освещение сменили на дежурное. И это тоже символично – я как сущность, как нечто мыслящее и действующее, важен для окружающей действительности, для этого офиса, не больше, чем дуновение сквозняка или сопля, размазанная Кравцовой по тыльной стороне столешницы в момент, когда ее никто не видит. Никто кроме меня.

Как следует поднапрягшись испускаю громогласный пердеж. Самый верный способ выяснить, остался ли в офисе кто-нибудь еще. Пердю я раскатисто и достаточно звонко, чтоб звук добил до крайних уголков этажа, но недостаточно для того, чтоб он вернулся ко мне эхом. Ни возгласов возмущения, ни восторженных аплодисментов.

Наверное, так звучит одиночество.

***

Делай, что должен, и будь что будет. В последний раз под этим девизом я насрал старшине в котелок, а в предпоследний спиздил три ведра колхозных яблок.

Медленно иду по коридору свою «последнюю милю». Должно быть так шагал среди остальных петрашевцев Достоевский по --">