Эфраим Кишон - А в конце стоит парковочный столб

Эфраим Кишон А в конце стоит парковочный столб

Сладость мести

Мы сидели на террасе нашего любимого кафе, Йоселе и я, прихлебывали наш любимый эспрессо и бросали тоскливые взгляды на знак запрета остановки, стоящий у тротуара. В сгущающихся сумерках мы забрели в в это кафе — "Эспрессо-гамбит", — также называемое "Игра автомобилиста". Просто нам не хотелось видеть дорожных полицейских. И действительно, прошел добрый час, прежде чем появился первый представитель этой всеми любимой профессии, гибкий, с неспешным и размашистым шагом и ухоженными усами.

В трепетном напряжении мы ждали, пока он остановится перед припаркованным между двух запрещающих остановку знаков ярко-красным спортивным автомобилем и вытащит из нагрудного кармана блокнот со штрафными талонами. Но как только он достал карандаш, в то же мгновение Йоселе вскочил и бухнулся перед ним:

— Стойте, стойте! — тяжело дыша, выкрикнул он. — Я сюда только на пять минут подскочил… только чашечку эспрессо выпить…

— Уважаемый, — ответил закон, — вы это расскажете судье по дорожному движению.

— Но я действительно подскочил только на минутку…

— Вы нарушили официальное постановление, уважаемый!

— В самом деле, только одно быстренькое эспрессо… Так оно и было, вы ведь сможете в порядке исключения посмотреть на это сквозь пальцы, инспектор?

Полицейский со сладострастной медлительностью заполнил штрафной талон, закрепил его на ветровом стекле и пронзительно посмотрел на Йоселе:

— Вы читать можете, уважаемый?

— Понятное дело.

— Тогда прочитайте, что написано на этом знаке!

— Остановка запрещена с 0 до 24 часов, — виновато промямлил Йоселе. — Но из-за какой-то смешной минутки… из-за такого пустяка…

— Еще хоть одно такое же замечание, уважаемый, и я применю к вам параграф 17 за то, что вы припарковались так далеко от бордюра.

— Вы видите? — спросил Йоселе. — Вот за что вас ненавидят.

— Так. Параграф 17, - ответил блюститель закона, выписывая новый штрафной мандат. — А если вы и дальше будете меня провоцировать, я вас арестую.

— За что?

— Я не обязан давать вам объяснения, уважаемый. Ваши документы!

Йоселе вручил их ему.

— Меня не интересует ваша больничная касса. Где ваше водительское удостоверение?

— У меня его нет.

— У вас его нет? Ага! Параграф 23! А где документы на машину? Отметка об уплате налога? Страховой полис автогражданской ответственности?

— Нет.

— Нет?!

— Нет. У меня же нет никакой машины.

Тишина. Долгая, абсолютная тишина.

— У вас… нет… машины? — глаза законника нервически заморгали. — Да, но… кому же тогда принадлежит этот красный кабриолет?

— Откуда же мне знать? — бросил Йоселе, даже несколько рассерженно. — Я в это кафе заскочил только быстренько выпить чашечку эспрессо, и это я вам все время пытаюсь растолковать. Но вы же и слушать не хотите…

Официальный орган побледнел. Его челюсти беззвучно, но ритмично задвигались. Он медленно вытащил оба штрафных талона из-под стеклоочистителя и порвал их в мелкие клочки с выражением бесконечной скорби на лице. Потом он скрылся в темноте. Бедный парень больше не мог тут оставаться.

Типично по-женски

Первую машину, которая у нас появилась, самая лучшая из всех жен (и иногда я) из-за ее французского происхождения называли "Мадемуазель" — это было первоклассное изделие.

— Постучи по дереву, — так сказал я однажды утром, прощаясь в дверях. — Мы ездим на своей любимой маленькой машине уже два года, а она еще ни разу не узнала, как выглядит внутри ремонтная мастерская!

Я помахал рукой и поехал. Но как только сразу после этого я надавил на газ, маленькая машина немедленно начала кашлять и подрагивать, подпрыгивать то передом, то задом, производить настоящий заградительный огонь из-за пропуска зажигания, и вообще, в ней оставалось сил только на то, чтобы доехать до мастерской Микки-менялы.

Микки — мой самый любимый механик, выдающийся специалист своего дела, приятный, услужливый, старательный, современный, с золотым сердцем, но с одним редким роковым пороком: он беспощадно и с большим удовольствием менял все детали. При малейшем упоминании об автодетали, будь это даже в хвалебном смысле, в нем непроизвольно разгоралась жажда деятельности, и он в мгновение ока менял эту деталь на новую. Старая же всегда оказывалась --">