Ежи Сосновский - Ночной маршрут

– Ты мог бы стать великим путешественником… но без меня не станешь. Ты мог бы стать великим святым… но без меня не станешь. Помнишь наш разговор у огромного окна, за которым кружили птицы? А камни, мимо которых ты шел? А моего кота? Ты мог бы стать великим любовником… но без меня не станешь.

На седьмом этаже мы пошли по мрачному коридору, обклеенному пожелтевшими газетами: в них сообщалось о том, что американцы высадились на Луне, о визите Леонида Брежнева в Варшаву (ты мог бы стать великим музыкантом… но без меня не станешь), о подписании Соглашения,^[3] о введении военного положения (ты мог бы стать великим ученым… но без меня не станешь), а затем замелькали какие-то другие, немыслимые заголовки, которые я бы понял, если бы смог разобрать, но Атака тянула меня за руку, пока мы не очутились в конце коридора, где я услышал:

– Мне сюда.

Поднявшись на цыпочки, она поцеловала меня в щеку (у нее были липкие, как от конфеты, губы) и исчезла, и вот ее уже не было. Я постоял с минуту, но коридор был слишком пуст – торчать в нем не имело смысла. А может быть, я пытался достучаться в закрывшуюся за ней дверь? А может, я стучался и в другие двери? С кем-то разговаривал? Ругался? Разносил молоко? Да, скорее всего разносил молоко, потому что, когда я вышел, светало. Мальчишка ждал, присев на краешек песочницы. Теребил в руках какой-то листок.

– Знаете, я написал стихотворение. Хотите послушать?

Мчатся откуда литвины? С ночного мчатся набега,

Пылью, кровью покрытые, сабли их притупились.^[4]

Певучая меж плакальщиц плачь, скорби с тоскою!

Все светит на меня, и смертность тлеет мглою.^[5]

– Нравится?

Ну уж извини, подумал я раздраженно.

– Чушь какая-то.

И я пошел, лишь бы подальше от него, и это было бегство, я понимал, бегство к себе, домой, а чтобы сократить путь, я зашагал напрямик, через газон, следом за той собакой, мне и в голову не пришло, что там может быть самая настоящая трясина. Увязая все сильней, я еще обернулся назад, хотел о чем-то спросить того малого, но он исчез, я остался один и погружался все глубже под ковер зеленоватой ряски, пока она с мерзким чавканьем не сомкнулась над моей головой. Я почувствовал, как гниет мой пиджак, как он преет, разлезаясь на части, как прошивают меня склизкие нити червей, которыми они тщетно пытаются пристегать материю к коже. Я линял, в муках терял свою плоть – продолжалось это недолго, – фаланги пальцев отдалялись от меня, как крохотные подземные кораблики, исчезли голени, куда-то пропали бедра; голова превратилась в незрячую и глухую скорлупу, в которой подобно ядру ореха болтался высыхающий мозг. Меня милосердно окутала теплая жижа, раздвинув челюсти, проникла внутрь, выпихнула раздробленные ребра, и они уплыли в густеющем месиве, оставив позади позвоночник, осиротевшую мачту. Моего «Я» уже не было. Стало прахом земным. Отпечатком на камне. Вот здорово (воскликнет когда-нибудь археолог).

И все могло бы начаться снова.

июль 1999 – декабрь 2001

Примечания

1

(обратно)

2

(обратно)

3

(обратно)

4

(обратно)

5