Павел Викторович Норвилло - Психологические критерии исторической достоверности

заблуждения, удельный вес и степень грубости которых заметно превышают аналогичные показатели других наук, вызывается, на наш взгляд, прежде всего тем, что критерии, обычно применяемые историками для оценки достоверности своих и чужих выводов, являются недостаточно мощными и надёжными и, будучи приложены к подконтрольному материалу, не дают поводов для недоверия и сомнений там, где это необходимо. И в результате многократно воспроизводится ситуация, весьма сходная с той, что описал А. Франс в “Острове пингвинов”: “В том, что …, никто ни минуты не сомневался; не сомневался потому, что полное незнание обстоятельств дела не допускало сомнений, ибо сомнение требует оснований. Можно верить без всякого основания, но нельзя сомневаться, не имея оснований. Не сомневались и потому, что повсюду об этом говорилось и что в глазах большинства повторять – значит доказывать”.

Но поистине нет худа без добра и, убедившись, что далеко не всей писаной истории можно верить, некоторые читатели этой истории, непременно желая знать, что и как “там” происходило, оставляют свои наблюдательные посты и впрягаются в нелёгкую лямку частного исторического сыска. Правда, несмотря на то, что уже те фрагменты разысканий историков-дилетантов, которые проникли в печать (и которые, судя по всему, составляют меньшую – и по объёму, и по именам – часть такого рода материалов), содержат немало важных и интересных наблюдений, штатные историки пока не очень-то спешат принять эту помощь. И всё же мы надеемся, что объединение усилий произойдёт и позволит быстрее и эффективнее получать ответы на имеющиеся вопросы, потому что именно люди, не закованные в броню официального исторического образования, оказываются способными усомниться там, где дипломированным специалистам всё ясно.

Более того, наряду с новыми подходами к, казалось бы, уже давно и всесторонне изученным событиям, выдвигаются – может быть, даже не всегда осознанно – новые дополнительные критерии, позволяющие оценивать уровень сомнительности/достоверности ещё только вводимых в научный оборот и уже давно бытующих в нём сведений и интерпретаций. Рассмотрим с этой точки зрения некоторые из примеров расхождения во взглядах между штатными и внештатными историками.

В послесловии к книге Ганса Баумана “Я шел с Ганнибалом” (М., Детская литература, 1983) доктор истории И. Ш. Шифман так резюмирует официальную точку зрения: “Личность Ганнибала постоянно привлекала к себе внимание выдающихся полководцев и теоретиков военного дела. Его победы при Тразименском озере и при Каннах были объявлены образцовыми, а сам Ганнибал получил репутацию одного из величайших полководцев, каких когда-либо знала кровавая история войн. При этом упускается обычно из виду, что Ганнибал совершил ряд серьёзных стратегических ошибок, позволивших Риму после тяжких поражений восстановить свои силы и в конце концов победить” (с. 184). Однако сам заполучивший такое послесловие автор думает и пишет, скажем так, не совсем об этом.

Потому ли, что положение литератора обязывает обращать особое внимание на субъективные обстоятельства и мотивы поступков людей и не позволяет смотреть свысока даже на самую ординарную человеческую личность, или по какой другой причине, но, заботясь о целостности и психологической достоверности воссоздаваемой картины эпохи, герр Бауман выступает как раз против точки зрения, будто пробелы между отдельными сохранившимися фрагментами этой картины можно заполнить за счёт обеднения и примитивизации внутреннего мира одного из главных действующих лиц 2-ой Пунической войны. Так что, имея, с одной стороны, веские основания позволить одному из своих героев утверждать, что “никто не понимал войну лучше его”, т. е. Ганнибала, а с другой – тот несомненный факт, что Рим не просто устоял в борьбе с Ганнибалом, но и в конце концов победил, герр Бауман склонен видеть в сосуществовании этих двух обстоятельств не дополнительную иллюстрацию убогости древних нравов, а проблему, которая требует изучения и выяснения и от которой не отделаться снисходительным похлопыванием Ганнибала по плечу и намёками на его стратегическую безграмотность. Потому что любые версии, строящиеся на допущении о приступах скудоумия у Ганнибала Барки, дают лишь видимость решения задачи, а на самом деле, не снимая ни одного вопроса, ставят много новых. И в качестве собственного

--">