Станислав Лем - История одного открытия

дрогнул, но сразу же понял. Нет. Этого он, конечно же, не мог знать…

Профессор осмотрелся во мраке и поискал глазами аппараты, которые стояли в углу, как странные многоугольники черноты.

— Вы продолжаете работать?

Кшиштоф потряс головой; его обжег внезапный стыд.

— Это не то, господин профессор, это не то… Я не затем делал измерения, чтобы… — Он запнулся. — Я исследую темп распада, потому что…

Он снова запнулся. Слова, которые он хотел произнести, растаяли.

— Потому что боюсь, — добавил он тише, с полным удивления облегчением: он и не замечал этого прежде.

— А тогда? — Голос у профессора был ровный. Мимолетный свет проник из окна и выхватил его лицо из темноты.

— В первый раз? Я думал, что все пойдет хорошо.

— Наблюдая гибель морских свинок, которую вы вызвали?

Кшиштофу показалось, что в голосе его прозвучали нотки иронии, и он опустил голову.

— И тогда боялся, — признался он глухо, внутренне убеждаясь, что это правда, что это было именно такое состояние: возбуждения и чрезмерной уверенности, — которое и вызвало поспешные, непредвиденные и не очень аккуратные эксперименты.

— Боялись? И что же?

Разговор стал мучительным. Кшиштоф старался отвечать, но в нем росло ощущение пустоты.

— Так было нужно… — шепнул он беспомощно.

Профессор поднял руку и очень медленно снял шляпу. Он не дрогнул, выпрямившись, только голова засияла белой гривой. Он медленно обошел стол и встал лицом к лицу с Кшиштофом, которому приходилось смотреть вверх, туда, где были глаза профессора.

— Я не могу понять, — шепнул Ширло сам себе, — зачем вы повторили опыт на себе? Для кого?

Эти два последних слова были нацелены так метко, что Кшиштоф невольно заслонился рукой и отшатнулся:

— Господин профессор!

И после длинной минуты быстрой передышки:

— Я… не задумывался.

— Не хотите быть откровенным? — Стол заскрипел под тяжестью тела старика, когда он оперся на него. — А вас никогда не удивляло, что я, человек столь неотзывчивый, который никому не давал возможности работать самостоятельно, открыл вам — чужому — мою лабораторию? Что дал вам все, что у меня было? Вы думаете, что меня сразу убедили ваши гипотетические рассуждения? Что я делал это во благо науки?

Он умолк. Когда давление тишины достигло наивысшего напряжения, Кшиштоф вынужден был ее прервать.

— А почему, господин профессор? — шепнул он.

— Потому что мне казалось, что я понимаю вас. Я верю только в такого человека, который не отступает, не колеблется, который не идет ни за кем, только за собой… И остается верным себе. Такие люди не от мира сего.

— И потому?.. Вы думали, что я?..

— Потому, что я поверил в вас, — подтвердил Ширло.

— Если так… — лепетал Кшиштоф, — если так, господин профессор, это правда. Я делал все это не для славы, не для человечества, не для кого-либо. Только для себя. И это… потом… тоже. И сейчас. — Он подошел ближе. — Господин профессор, здесь банка с цианистым калием. Теперь я не стану его принимать. Но распад продолжается. И когда дойдет до головы, до черепа, вы понимаете? Потеря сознания, начну бредить, изменения в мозгу, конвульсии, как у моих свинок. Господин профессор, вы меня понимаете? — Он вглядывался во мрак, вслепую искал его лицо.

— Да, мой мальчик.

И оба, словно подброшенные невидимой силой, вдруг нашли друг друга и на короткий миг сошлись в неожиданных объятиях.

Примечания

1

Перевод Аркадия Штыпеля.

(обратно)

2

Седалищный нерв (лат.).

(обратно)

3

Чтобы больному казалось, будто для него что-то делают (лат.).

(обратно)

4

Перевод Аркадия Штыпеля.

(обратно)

5

Они умерли, чтобы мы жили свободными (лат.).

(обратно)

6

Кончается жизнь, но не любовь (лат.).

(обратно)
--">