Богомил Райнов - Юнгфрау

пепельницы с Монбланом^{1}, альпийские рожки, шелковые платки с картой Швейцарии — в общем, все те вещи, какие покупают туристы и увозят в доказательство того, что действительно были там или здесь.

Я зашел в какое-то заведение, просмотрел вечерние газеты и снова вышел. Начал соглашаться с мсье Анри. Одного дня было предостаточно, чтобы надоел и город, и альпийский вид. Некуда пойти, не с кем поговорить. Люди любезны, но замкнуты, с расчетливыми взглядами и самодовольными румяными щеками. С этими людьми трудно было поговорить о чем-то другом, кроме погоды или цен на рынке.

Стемнело. С мрачных горных громадин долетал студеный влажный ветер. Над фасадами шевелились с протяжным скрежетом лампы. По улице колыхались пятна света и теней. Потом внезапно хлынул крупный дождь.

На противоположном углу блестели зеленые неоновые буквы:

ОТЕЛЬ-РЕСТОРАН «ЮНГФРАУ»

Как раз вовремя. Я вошел через вращающуюся дверь и сел в углу возле витрины. Не было нужды глядеть в меню, чтобы понять категорию заведения. Тяжелая кожаная мебель, толстые льняные скатерти, хрустальные вазы с крупными чайными розами, лампы из китайского фарфора с шелковыми абажурами.

За столиками уже кушало человек десять с полными краснощекими лицами. Те же самодовольные лица. Официант в белом смокинге принес меню и покорно склонился над столиком:

— Что господину угодно?

Голос был знакомым.

Я поднял глаза.

Официантом оказался мсье Анри — только сейчас по его морщинистому лицу разливалось какое-то неприятно угодливое выражение.

— Вот так славный сюрприз, — сказал я.

Тот улыбнулся, но не вышел из служебной позы.

Я заказал ужин и стал ждать.

На улице ветер плескал в темную витрину потоки воды, но в озаренной мягким зеленым светом зале было тепло и уютно. Цветы в вазе приятно благоухали, из радио в глубине салона пел что-то о любовной тоске горловой женский голос.

— Одну розу, господин…

Слабая старческая рука протягивала мне через плечо увядшую розу.

— Фрау Ланге… — недовольно обратился Анри.

Я обернулся. У столика стояла жалкого вида женщина, закутанная в рваную мокрую шаль. Голова у ней была покрыта черной старомодной соломенной шляпкой. Из-под шляпки на меня смотрели робкие синие глаза. Было в этих влажных глазах что-то такое, от чего сжималось сердце, что-то вымученное и по-детски беспомощное.

— Оставь женщину, — сказал я.

Глаза под шляпкой оживились.

— Я знаю, что не следует беспокоить господ, но я это делаю не ради себя — это ради сына, ради моего сына, — поспешно прошептала женщина.

Я взял цветок и сунул руку в карман. В это время к нам подошел содержатель.

— Оставь ее в покое, — проворчал он в свою очередь официанту, продолжавшему хмуро смотреть на старуху.

И обернувшись ко мне, добавил:

— К чему отпихивать этих несчастных, не правда ли? Кто хочет, подаст, кто не хочет, не подаст. Не правда ли?

Это был пожилой здоровяк с открытым приветливым лицом. Он тоже был набит довольством по самое голое темя, но хотя бы казался милостивым.

Я ел как можно медленнее и несмотря на это, когда закончил, было только-только десять. Остальные посетители разошлись. Прислужница убирала цветы и снимала скатерти. Анри принес кофе и счет.

Я вышел. На улице разливала зеленые отражения по мокрому асфальту реклама «Юнгфрау». Дождь кончился. Я заколебался, не зная, куда пойти, и тут увидел, что следом выходит Анри, вновь надевший широкое черное пальто. Вместе с белым смокингом он снял с себя и угодническое выражение. Теперь он опять походил на учителя или потерпевшего крах художника.

— Спокойной ночи, господин.

— Слушай, — сказал я, — может, выпьем?

И увидев, что тот заколебался, я спросил:

— Или может, тебя ждут дома?

— Никто меня не ждет. Только предпочел бы где-нибудь подальше. В привокзальном буфете, если желаете…

В буфете было тихо, как и всюду в этом городке. Несколько пассажиров дремали у столиков перед кружками выдохшегося пива. За окнами медленно отходил электропоезд.

Мы заказали кофе и коньяк и сели в углу.

— Уже много лет привык сюда приходить по вечерам, — сказал Анри, словно извиняясь. — Создается впечатление, что ты в этом городе лишь временно, и немного погодя, если захочешь, можешь сесть на поезд и уехать навсегда.

— Да, но после этого возвращение, наверно, еще неприятнее.

— Смотря по обстоятельствам, — ответил он, --">