Владимир Германович Прокин - Солнце в лужах (СИ)

брюк, рубахи, забирается в лужицу селёдочного рассола.

   Сделав глоток, он начинает садиться, но на полдороги передумывает и снова встаёт. По нему видно, что какая-то мысль, всполохом озарив его отуманенный хмелем мозг, застряла в нём колкой занозой.

  - Инна Сергеевна, извините, а...можно спросить?

  - Можно.

  - А вы были маленькой? Тьфу, что я говорю. Я имел в виду, какая вы тогда были? Тьфу, не то. Не вы...ну, в смысле... какое ваше первое детское воспоминание?

  Вопрос застаёт её врасплох. Всегда собранная, готовая к любой неожиданности, заковыке, она теряется: "Детство? Это было так давно ...а может и не было вовсе...Помнит ли она?" - В голове - кадры старого, давно забытого, фильма: дедов дом...комната с печкой...кошка Машка... крыльцо... Деда... Мама...- "Тысячу лет об этом не думала".

  - Расскажите, Инна Сергеевна! Расскажите!- поддерживают "самого умного" раздухарившиеся сотрудницы. Кто-то хлопает в ладоши; остальные - подхватывают. - Пожалуйста! Просим!

  - Первое?.. - взгляд её устремляется вверх -...Открываю глаза...В окне - ветка яблони. С блестящих листьев стекают и падают капли. Видно, за то время, когда я спала после обеда, прошёл дождь.

  В платьице и резиновых сапожках на босу ногу выскакиваю в темень коридора; застоялый дух прелого дерева, сена и хлеба. Из чёрной прохлады вылетаю на жаркое, ослепительно яркое крыльцо. Солнечный свет бьёт в глаза; закрываюсь ладошками. Попривыкнув, вижу Деду. В овечьей кацавейке, он, полулёжа, примостился на ступеньках ; пускает сизые облака. Утыкаюсь ему в плечо, пахнущее подкислым мехом и горько-сладкой махоркой. Смотрю на двор: "Вот те на! Тут не дождь прошёл, - ливень. Как же я крепко спала? - Все, поросшие травой, ямки и ямы, вплоть до дальних, полуразрушенных, ворот, превратились в лужи и лужицы. И в каждой из них живёт, отражаясь, своё солнышко! Представляете, на дворе - сто солнц!

  Спрашиваю - Деда, можно глубину у луж померить? - он притягивает к себе, гладит по голове - Не можно, а нужно. - и тихонько шлёпает по мягкому месту, задавая направление.

  - Слетаю с крыльца и тут же залезаю в ближайшую. Под прозрачной водой - зелёная трава. Вода доходит до середины сапожек. Бегу к следующей - побольше. Иду к середине. Вода обступает сапожки всё выше, прижимая их к голым икрам. Ещё выше; вот уже по самый краешек. Но я упорно иду дальше. Вода заливается в сапожок. Ай! Я испуганно смотрю на Деду: "Не наругает?!" - Он всё видит, но продолжает спокойно курить свою козью ножку; улыбается: "Значит, не наругает." - Тут же заливаю водой второй сапожок.

  Ношусь по двору. Подол платья весь мокрый. Подскакиваю к самой большой луже. Тут мысль.

  - Деда, а можно искупаться?

  - Валяй, коза. - жмурится Деда в ослепительном свете.

  Влетаю в лужу и плюхаюсь животом прямо на солнце. Вода тёплая, как парное молоко; почти горячая! Перебираю руками мягкие, шелковистые стебли травы. Вскакиваю и снова ныряю, с головой погружаясь в душистую травяную ванную. Брызги - во все стороны!

  В какой-то момент, краем глаза замечаю, - на крыльце появилась мама. Встаю. Смотрю на неё. Обтекаю. По гневному выражению её лица понимаю. - Дело - швах. Сейчас изничтожит.

  Деда берёт маму за руку и тянет вниз, усаживая рядом с собой на ступеньку; притянув, совсем как меня, произносит несколько слов. Я не слышу, но вижу - гнев сходит с маминого лица. На смену ему приходит строгость. Энергично водя руками и указывая на меня, она рассерженно тараторит ему. Тогда, Деда обнимает её и шепчет на ушко. Мама затихает; взгляд становится добрым. Она улыбается. А потом и вовсе, неожиданно, прыснув в кулак, - утыкается Деде лицом в плечо; совсем как я.

  Ничего не понимаю. Просто чувствую, что деда, каким-то непонятным образом, сделал так, что мне не влетит; чувствую, что сейчас - могу делать всё, что хочу!

  Перебегаю от одного солнышка к другому. Веселье - через край! Ношусь, визжу, ору не своим голосом, чупыхтаюсь, песни пою!

   Инна Сергеевна замолчала. Детские воспоминания, бережно взяв

--">